Ребенок требовал круглосуточного ухода, поэтому Лиля работать не могла, и нам с мужем пришлось ее содержать. Что ж, подтянули пояса. Меня никто не спросил, хочу ли я содержать чужую женщину и чужого ребенка, просто мужу в голову даже не пришло, что я не хочу. Он обожал Никиту как родного сына и думал, что я испытываю те же чувства к малышу.

А я иногда тряслась от злости, подсчитывая, сколько моих денежек утекло к Лиле, в то время как родной отец ребенка живет себе припеваючи, ведь эта дура, оказывается, даже не подавала на алименты. Иногда мне до ужаса хотелось сказать «не понимаю, почему я должна оплачивать чужую гордость», но все мы в глубине души точно знаем, что можно произносить вслух, а что нельзя.

С рождением Никиты проблема нашего бесплодия отошла на второй план. Муж считал, что мы не имеем права заводить своего ребенка, когда у нас на руках Лиля с сыном, а я просто боялась капризов генетики.

Конечно, женщина это прежде всего мать, но я утешалась жалкой мыслью, что работаю хорошо, больница расцветает, качество медицинской помощи в ней отличное, значит, живу я не совсем уж зря.

* * *

Гортензия Андреевна все выходные изучала записки Дубова и только в воскресенье вечером, когда Ирина собиралась на электричку, вынесла вердикт:

— Нет, Ирочка, это должно быть совершенно фантастическое стечение обстоятельств, чтобы этот Кольцов оказался не виноват. В его пользу свидетельствует разве что имя — Иннокентий, что по-латыни означает невинный…

— Невинный и невиновный разные понятия.

— Ну вот видите, тем более. Нет, вашему товарищу Дубову не о чем беспокоиться.

Ирина тоже так считала, но надеялась поговорить подробнее по дороге на электричку, куда Гортензия Андреевна имела обыкновение ее провожать.

Однако в этот раз вдруг собралась мама.

— Прогуляюсь, а то засиделась я за шахматной доской, — сказала она, надевая свою парадную розовую ветровку.

Украдкой вздохнув, Ирина быстро перебрала в памяти события выходных, прикидывая, за что именно мама собирается ее отчитать.

Егор простился с ней сдержанно, как и подобает взрослому человеку, а Володе не терпелось разбирать самосвал — они с Лешей в этом деле уже изрядно продвинулись, поэтому в этот раз он не стал плакать, что мама уезжает, и Ирина с легким сердцем двинулась по дороге к станции.

— Ты далеко не ходи, а то вдруг дождь, — сказала она маме.

— Ничего, не сахарная.

— Извини, что так получается, — Ирина решила предупредить атаку, — ты вынуждена развлекать детей со всего поселка…

— Да что ты, Ирочка! — мама засмеялась и приобняла дочь за талию. — Что ты! Я впервые за много лет чувствую себя живой. Ты не представляешь даже, какая это радость для меня.

— Да?

— Ну конечно! Я только и мечтаю, чтобы лето не кончилось, будто школьница… Но надеюсь, что кое-чему успею ребят научить. У Егора, кстати, отличное видение доски, я бы очень хотела, чтобы он осенью пошел в шахматный кружок.

— Ну не знаю, мам… У него же музыкалка, и в спорт я хотела какой-нибудь его отдать.

— А шахматы не спорт?

— Ну такой, специфический.

— Я просто боюсь, что сам он не будет заниматься, забросит, а задатки-то приличные.

— В тебя.

— А не смейся, я, между прочим, в детстве очень хорошо играла. Мне прочили большое будущее.

— А потом что?

Мама вздохнула:

— А что потом? Потом, Ирочка, игры кончились и началась жизнь.

— Ты не хотела заниматься?

— Наоборот! Я бы ночевала в шахматной секции, если бы только можно, но мама сказала, что это занятие не для девочек.

— Почему? — удивилась Ирина. — Я понимаю, бокс там или штанга, а шахматы-то?

— Потому что это для умных, а девочка не должна быть слишком умной, иначе ее замуж не возьмут. Вот кружок мягкой игрушки, пожалуйста, иди, в хоре пой, на здоровье. Даже штангу в принципе тягай, готовься к профессии шпалоукладчицы, но умнее мужика быть не моги. Ну вот я и прекратила. Преподаватель потом к нам домой приходил, уговаривал вернуться, обещал сделать из меня гроссмейстера, но мама его прогнала. Сказала, что не позволит сломать дочери жизнь.

— Это мы сейчас о бабушке говорим? — на всякий случай уточнила Ирина.

— О ком же еще? Знаешь, Ира, с нынешних позиций легко осуждать, мол, мракобесие, средневековье, а ведь она права была. Такими вещами если заниматься серьезно, то надо всю жизнь положить, на семью не останется. Я вижу, как ты разрываешься между домом и работой, сколько сил кладешь, чтобы все успеть, а шахматист так не может. Он должен полностью сосредоточиться на игре, если хочет победить.

Ирина улыбнулась.

— А что ты смеешься? — продолжала мама. — Это ты можешь одним полушарием мозга казнить и миловать, а другим соображать, что подкупить для борща, но шахматы, моя дорогая, такой расхристанности не терпят.

«Действительно, куда уж нам», — подумала Ирина, а вслух сказала:

— Но ты могла бы дома играть… Просто для себя.

— А ты видела, как твой папа играл? — фыркнула мама. — Я бы его громила раз за разом, а мужчины такое не терпят. Да и вообще… Я уже привыкла к другому классу игры, с любителями мне было скучно, и душу особо не хотелось бередить, сокрушаться об упущенных возможностях.

— Жаль…

— Да ну, наоборот, хорошо, не положила жизнь ради игры, а сейчас вот и выяснилось, что занималась шахматами не совсем напрасно, пригодился опыт следующим поколениям. Прекрасно сложилось.

— Ну дай бог…

— Слушай, Ира, Гортензия Андреевна задумала тебя на следующие выходные к Кириллу отпустить.

— Ой, правда?

— Правда-то правда, но я считаю это не слишком хорошей идеей.

«Ну понятно, мать уродуется с твоими детьми всю неделю, света белого не видит, а ты развлекаться поедешь… — тихонько вздохнула Ирина, — логично, что ж. Возразить нечего».

— Дорога туда слишком тяжелая для женщины в твоем положении, но дело даже не в этом, — мама нахмурилась, — просто есть вещи, которые хорошая жена предпочитает не знать.

— В смысле?

— Вдруг ты приедешь и увидишь что-то такое, что ты бы не хотела видеть?

— Мам, ну если он чувствует себя не так хорошо, как говорит, то тем более мне надо ехать.

Театрально вздохнув, мама возвела глаза к небу:

— Ты прямо как в пьесе Шварца: «Принцесса, вы так наивны, что можете сказать совершенно страшные вещи»! Я волнуюсь о том, что твой муж чувствует себя слишком хорошо. Понимаешь?

— Нет.

— Ира, у него может быть там курортный роман.

— Откуда ты взяла?

— Оттуда, что он мужчина, Ира! Они устроены иначе, чем мы, и многие вещи воспринимают по-другому, в частности измену.