Гортензию Андреевну, стоявшую у окна. Ноги подкосились от страха, но старушка уже бежала к ней, крича, что ничего страшного не случилось, с детьми и мамой все в порядке.

— Точно? — спросила Ирина помертвевшими губами.

— Точно-точно! Ирочка, не волнуйтесь, ради бога! Я ведь пришла еще до начала заседания, но, предвидя вашу реакцию, решила не заходить в зал.

— Правильно, а то я бы упала в обморок. Но, Гортензия Андреевна, если на даче ничего не случилось, то…

— Зачем я здесь, хотите вы спросить?

— Грубо, но в целом да.

— Объясню. Только нельзя ли нам где-то уединиться?

Ирина задумалась. У заседателей теоретически имелась своя комната, но практически там располагался склад всякого хлама, и по традиции нарзасы, как называли в суде народных заседателей, паслись в кабинетах судей. Формально она имеет полное право вытолкать своих и уединиться с Гортензией Андреевной, но воспринято это будет, прямо скажем, не очень хорошо. А ей с этими людьми еще вести сложный процесс, так что не стоит обострять.

Открыв дверь кабинета для Веры Васильевны и Миши, Ирина повела Гортензию Андреевну подышать воздухом на набережную.

— Когда я сказала вам, что не вижу ничего подозрительного, я не лгала, — вздохнула учительница, — в тот момент мне действительно все казалось предельно ясным, но вы, Ирочка, слава богу, пока не знаете, на что способна стариковская бессонница.

От чугунной решетки набережной пахло пылью и теплом, солнце бликовало на черной воде, свежий ветерок обдувал лицо, и совсем не хотелось думать о старости и смерти.

— В ночной тишине я еще раз перебрала известные мне обстоятельства этого дела, и вот что меня насторожило, — продолжала Гортензия Андреевна. — Наверняка существует какое-то простое и разумное объяснение, настолько очевидное, что товарищ Дубов не счел нужным указывать его в своих записках, но, исходя из той информации, которой располагаю я, непонятно, почему ваш Кольцов выдал не все тела.

Ирина пожала плечами:

— Мало ли какие идеи возникли в его больной голове. Маньяки ведь народ хитрый, но не умный. Нет, бывают исключения, конечно, но не в этот раз. Думал, что в последний момент получится выторговать себе жизнь в обмен на тела, или хотел отказаться от своего признания…

— Но не отказался? — хищно перебила Гортензия Андреевна.

— Нет.

— И даже после приговора не выдал, где тела?

— Нет, не выдал. Может, с оперчастью пытался торговаться, но нам об этом ничего не известно.

— Тогда в чем был хитрый план, Ирочка? Признался в двенадцати эпизодах, но убедительно подкрепил всего лишь пять. Почему? Вот если бы в законе было четко прописано, что за пять убийств дают срок, а за шесть — расстрел, тогда понятно, но ведь нет такой градации! От высшей меры, на которую он себе по любому наговорил, его могло спасти только самое деятельное раскаяние.

— Или психиатрический диагноз.

— Или так. Короче говоря, в его положении или выдавать все тела, демонстрируя полную лояльность, или, наоборот, молчать обо всех, чтобы потом отказаться от своих показаний на суде.

— Без найденных трупов его бы в суд никто не поволок, — мрачно заметила Ирина.

— Тем более. Очень странное поведение, вы не находите?

— Может, и вправду забыл.

— Не исключено, но какие-то уж больно мозаичные выпадения памяти. Как в фильме, тут помню, тут не помню. Я понимаю, помнит только новые эпизоды, а о первых жертвах забыл по давности. Или наоборот, психическое состояние прогрессивно ухудшалось, первые убийства врезались в память, а последние он совершал в состоянии тяжелого психического расстройства, потому не запомнил. А он как-то через одного… И вообще, Ирочка, не забывайте, что это одержимый, для которого лишение жизни человека — важнейшее событие, то, ради чего он живет. Если бы это было не так, то он бы и не убивал.

Ирина кивнула.

— Вот вы, Ирочка, ясно помните особенные дни вашей жизни? Выпускной, свадьбу, рождение детей, защиту диплома, устройство на работу, первый процесс? Можете же рассказать мне, где, когда и как все это происходило?

— Конечно.

— И дорогу к загсу покажете?

— Без проблем.

— Ну вот так же и маньяк. Или он безумец в медицинском смысле слова, убивает в состоянии острого психоза, и тогда действительно ничего не помнит, или просто нелюдь, в таком случае убийства являются ярчайшими переживаниями в его жизни и он до мелочей помнит каждое из них. В нашем же случае получается то так, то эдак.

— А вдруг уникальное явление — маньяк с приступообразным течением шизофрении? — усмехнулась Ирина.

— Да, это все объясняет, но в таком случае ему место не в камере смертников, а в больничной палате, — отрезала Гортензия Андреевна.

— И то правда.

— Всю ночь я не спала, а утром сразу бросилась на станцию, как только получила добро от Марии Васильевны. Напомните мне, кстати, купить кубок.

— Что?

— Кубок, Ирочка. Завтра Мария Васильевна устраивает турнир на звание лучшего шахматиста поселка, нужен приз. Надеюсь подыскать что-нибудь подходящее в спортивном магазине. Не кубок, так медаль. Так что оказия весьма кстати, но приехала я для того, чтобы поговорить с товарищем Дубовым.

Ирина поежилась:

— Так он, может быть, еще и не захочет с вами разговаривать.

— Может, и не захочет. Но будет, — отрезала Гортензия Андреевна, — давайте решим, как будет для вас удобнее, сказать ему, что я без спроса сунула нос в ваши бумаги, или правду?

— Правду всегда лучше.

— Я тоже так думаю.

— Только он сейчас в процессе, придется ждать…

— Ничего. Если можно, посижу у вас в зале, погляжу, как вы работаете, если это вас, конечно, не смутит.

Ирина пожала плечами. Конечно, всегда неловко, когда за твоей работой наблюдают близкие люди, но, с другой стороны, почему бы не показать Гортензии Андреевне, какой она мастер своего дела? А то старушка уже, наверное, и забывать стала, что Ирина не только мать обожаемых ею Егора и Володи, но и опытная судья.

После вводной части народ в зале заметно поредел. Люди шли на интересный спектакль, думали увидеть яркие эмоции, шокирующие признания, страстные речи, а попали на скучную бюрократическую процедуру, которая быстро надоела.

Ну и очень хорошо, что ушли, в зале хоть будет чем дышать, и Гортензии Андреевне удалось свободно устроиться.

Иногда порядок исследования доказательств принципиально важен, путаница в нем способна полностью развалить дело, но сейчас это было важно только для формирования нюансов отношения к подсудимому.

Обычно принято вначале заслушивать представителей потерпевших, но в этот раз Ирина решила оставить показания Голубевой под конец.

Из материалов дела ясно, что все свидетели настроены в пользу Бориса Витальевича, сочувствуют ему, поэтому совсем не