Когда Яга подошла к лавке и подбоченилась с поделками в руках, Немила шмыгнула носом и зашевелилась.

– Видела, я, видела, как ты в окошко все глазки проглядела. Что, любопытство гложет? Подымайся, деваха, будем тебя на ноги ставить.

Немила оценила вблизи черевики и ткнула пальцем в странную конструкцию, ту самую «клеть» без дна и потолка:

– А это что такое?

– Это на тело надоть надеть, для защиты живота, значит, – объяснила Яга.

Яга держала железную ношу без видимых усилий, но то Яга! Той и руки в огонь засунуть нипочём, и металл ковать голыми руками – чего бы и нет? И с полными вёдрами по кочкам во дворе прыгать – раз плюнуть, а как дрова начнёт колоть, так топором машет почище любого деревенского молодца.

– Да на кой мне защита, – отмахнулась Немила. – Я же всё время только лежу, от чего мне защищаться?

Немила постучала кулаком по дереву и пожала плечами. Ужасно надоело ей бока отлёживать, но куда деваться? Сказано: терпи, вот она и терпит, да дни считает, благо, недолго уже осталось терпеть, скоро она разрешится от тяжёлого бремени своего.

Яга показала пальцем на пузо.

– Защищаться – от них.

– От детей?!

– Агась, – подтвердила та. – От детей. Не нравится мне, что они так быстро растут.

– И что, подумаешь, растут, – недоверчиво фыркнула Немила.

Яга вдруг вся почернела, лицо её стало – суровей грозовой тучи, и вся как будто выросла, стала шире в плечах.

– Ты что же, отказываешься принимать мою заботу?! Ах, неблагодарная, выпороть бы тебя поганой метлой! Ну, быстро вставай! Надевай броню железную и черевики железные! Али хочешь, чтобы тебя убило?

В заботе Яги она, конечно, не сомневалась, но разве ж можно просто так взять и без вопросов да допытываний позволить заковать себя в непонятную железную одёжу?

– Да они наверняка целый пуд весят! Ты меня закуёшь, как пленницу! – заспорила она.

– Уж больно надо, – фыркнула Яга. – Ты как наденешь мои придумки, так сразу станет тебе легче лёгкого! Побежишь ещё. Давай протяни ноженьки.

Немилины глаза загорелись. Неужели Яга решила поставить её на ноги? Да она готова десяток хлевов вычистить, только бы иметь возможность снова ходить, куда хочется, и видеть небо не через квадратное окошко, а как положено, во всю ширь небосвода. Заскучала Немила по дому снова, размечталась о возвращении, о батюшкиных объятьях всепрощающих, да незаметно позволила Яге облачить себя в нелепые доспехи, которые должны защищать не от угрозы внешней, а от внутренней.

Очнулась от грёз, глянь вокруг – а она уже на своих ногах стоит, да легко ей так, что хоть прямо с места – беги.

– Рубаху одёрни, – бросила Яга. – И спасибо скажи. Мы, между прочим, с Василием для тебя старались, металла редкого целебного немало израсходовали.

– Угу, – придирчиво оглядев себя, насколько хватало гибкости, промычала Немила, но быстро спохватилась.– То есть, я хотела сказать, спасибо, Баба-яга! Я бы тебе в ноженьки больные поклонилась, да сама видишь, не получается никак!

– Полно-полно, – скромно отмахнулась Яга и добавила с хитрой улыбочкой в шесть зубов: – Ты, коль уж отблагодарить хошь, метёлку возьми да вымети у печи, а то там пепла напа́дало, всё черным-черно от него.

Немила взялась за метёлку, начала мести, а только Яга вышла за порог, метлу бросила и к зеркальцу метнулась, что Яга у себя на печи под подушкой схоронила. Серебристое зеркальце было размером не больше обыкновенного плоского блюдца, но Немила исхитрилась увидеть достаточно.

Придуманная колдуньей штукенция начиналась сразу под грудью и тараканьими усиками уходила в подмышки. Вниз по животу спускались чёрные спаянные между собой «рёбра», которые ровно над пупком сходились в выпуклой пластине, тогда как другие их концы уходили на спину. М-да-а уж, видок у неё!.. И слово какое Яга подобрала: броня! Но главное же не вид и не то, как эта штуковина называется, главное, что снова прыть во всём теле появилась, какое же это счастье – просто чувствовать себя хорошо!

* * *

Яга высунула изо рта язык и облизала торчащий изо рта кривой зуб. Губа некрасиво вздёрнулась.

– Животок вырос, это правда. Клетушка чуть плотнее прилегает к телу… Осталось совсем чуточку подождать, скоро разрешишься. Так что снимать не будем.

Ох, этот нарочито непринуждённый тон! Разве способна эта старая нечувствительная бабка понять те жуткие мучения, что приходится терпеть Немиле?

Железо всё ещё оставалось лёгким и невесомым, но когда живот снова подрос, твёрдые, негнущиеся полосы стали врезаться в кожу, натирая и давя, и не давая Немиле ни минутки покоя. А Яга, обманщица и издёвщица, ни в какую не соглашалась снимать своё жестокое изобретение, только издевалась: «Жалуйся, ругайся, по полу катайся и реви, но этим ты меня не разжалобишь. Не сниму я клетушку нательную, иначе тебя точно погибель ждёт».

Иногда Немила готова была сорваться и прибить издёвщицу, за то, что та, сочувствуя, бездействовала, за то, что не заставила богинку забрать детей, за это бесконечное ожидание момента, когда всё разрешится, и за собственную трусость, поскольку кабы не трусость, она бы обязательно всё высказала Яге, да как бы сбежала восвояси, к батюшке любимому – вот кто и понял бы, и простил, и от позора защитил… И попробовали бы её остановить! Но как воспротивиться тому, кто способен ковать металл голыми руками?

Поэтому и оставалось Немиле только одно: ходить из угла в угол, да по двору, считать колья в частоколе, пока глаза не заливали слёзы, и бросаться на них, на колья, и кричать во всё горло месяцам: «Помогите! Избавьте! Не хочу я больше жить! Об одном молю перед смертью: отомстите за меня Мокше, это она виновата, она меня сюда послала!»

Яга раньше отлучалась со двора часто, на ступе летала по своим делам, а в последнее время летать перестала, и от неё тоже никакого покою не было: лестницу куда-то утащила и спрятала, к колодцу не подпускала, острые предметы не давала в руки, и стала такой заботливой, что аж тошно!

Но Немила и не думала на себя руки накладывать, она всё чаще на небо смотрела – не летит ли Ворон, тот самый, что в лице которого ей было обещано спасение, тот самый, что царевича должен доставить – по доброй воле аль силой (а лучше всего бы за шкирку приволочь, чтобы она сказала суженому ласковых)! Ух, она бы встряхнула подлеца, встряхнула так, что порча из него повылетела бы!

Вопреки ожиданиям, небо изо дня в день оставалось мутным, серым и, хуже всего, пустым. В конце концов бесконечное ожидание надоело не только Немиле, но и Яге, целыми днями скучавшей перед распахнутым окном, и даже коту Василию, который если не спал, то неподвижно пялился обоими глазами вдаль.

Немила смогла-таки довести всех: и кота – неслучайно тот почти не спускался с дерева, – и двенадцать месяцев, к которым Яга её больше не подпускала.