Дама была безумно толстая, килограммов этак за сто двадцать. И прежде чем добраться до ее больной печени, пришлось срезать слои жира — слой за слоем, сантиметр за сантиметром. Не меньше шести удалили, да и то… И вот теперь, когда они с таким трудом выхаживали несчастную толстуху…

А эти кубышки вообще достали всех хирургов — к внутренним органам не подберешься. И куда столько жира накопили? Времени на его удаление сколько уходит… Драгоценного времени хирургов…

— Восемнадцать этажей, — обычно ворчал Долинский. — Спускаемся сверху вниз… Растопить бы все это, как нутряное сало…

Игорь медленно наливался краской бешенства и наконец побагровел. Он неторопливо встал и спокойно вышел. Через минуту пред его очи предстала дежурный врач реанимации. Лазарев смотрел молча, и под его взглядом врач жалко съежилась.

— Почему больные не могли дозваться медсестру? — наконец спросил Лазарев. — Почему им не сделали положенные уколы? Почему?! — взревел он страшным голосом, испугав врачиху до дрожи в пальцах.

— Игорь… Васильич… — залепетала она, — я не знала… не в курсе… Марина — новая медсестра… Она была должна…

— Не должна, а обязана! — загремел Лазарев. — Обязана, слышите?! Немедленно ко мне эту Марину!

Явилась милая сопливка с накрашенной и розовой, вполне выспавшейся мордахой, вставшая перед хирургом с наглым, вызывающим видом. Знала, подлая, что медсестры — дефицит. И кто будет вкалывать на полную катушку за этакую зарплату? Эта маленькая дрянь все отлично понимала.

— Как прикажете расценивать ваше поведение, мисс развязность? — уже немного взяв себя в руки, спросил Лазарев. — Почему вы всю ночь отсутствовали в реанимационной палате? А там, между прочим, осмелюсь вам напомнить, люди после операций лежат! Тяжелобольные!

— Так никто ж не умер! — оскалила белые зубки Марина и кокетливо глянула на Игоря.

Мисс бесчеловечность…

— Вон! — заорал Лазарев так, что содрогнулись даже стены. — Немедленно вон из клиники! С соответствующей записью в трудовой книжке! Я сам об этом позабочусь! Чтобы никто вас больше в качестве медсестры никогда на работу не взял!

Марина чуточку побледнела и улыбаться перестала. Взбешенный Игорь, словно автобус с вышедшими из строя тормозами, рванулся по коридору. Коллеги в ужасе шарахались в стороны, перепуганные сестры и санитарки прижимались к стенам. Лазарев в гневе был опасен, как вышедший из-под контроля атомный реактор. Это знали все.

Он ворвался к Октябрине Павловне. Она в испуге поднялась со стула ему навстречу:

— Игорь… Васильич… Что с вами?

— Мои больные! Мои операции! Мой и наш общий труд! — бессвязно закричал Лазарев. — И все попусту из-за одной какой-то девчонки-мерзавки! — Будто из полумрака, из темноты, застилающей глаза, вдруг выплыло лицо Долинского. — Феликс Матвеевич! — повернулся к нему Игорь. — У меня через полчаса операция… Как я могу в таком виде?! Почему этим поганкам разрешается все?!

— Успокойтесь, голубчик! Никому ничего не разрешается, — пророкотал Долинский. — Сегодня я прооперирую вместо вас, не волнуйтесь…

— Мы разберемся, Игорь Васильич, — быстро прибавила пока ничего не понимающая глав-врачиха. — Во всем и со всеми. Такого хирурга, как вы, здесь ценят превыше всего!

— Вместо меня?… — пробормотал Игорь. — Как это так — вместо меня?! Вы бросьте эти свои тра-ля-ля! Я буду оперировать только сам!

И вылетел из кабинета.

Возле операционной его поджидала Верочка. Мисс красота…

— Вот, выпейте. — И она поднесла к его губам чашку. Пахло пустырником. — Не волнуйтесь и не бойтесь ничего — я с вами!

Мисс утешение…

Она схватила его руку горячими пальцами, прижалась к нему и повторила:

— Не бойтесь! Я с вами!

И тут же сама рассмеялась от собственной импровизации. Да, получилось более чем забавно и смешно. Это — женщина говорит мужчине. Но — вот сказалось…

Игорь внимательно глянул на Веру, хмыкнул, а потом расхохотался на весь коридор. Жавшиеся по стенам врачи и сестры тоже стали улыбаться.

Какое у этой новой медсестры своеобразное лицо… Большой, просто-таки огромный лоб, в котором, казалось, сосредоточилась вся ее суть. Вообще Игорь давно заметил, что все лица делятся на три категории — с акцентом вверху, выдающимся подбородком и просто щекастые. Он загляделся на Веру. Она смутилась…

Ураган затихал. И жизнь больницы понемногу входила в свою колею.

Антон рос и, с одной стороны, будто бы связывал своим существованием родителей, с другой — разъединял их все сильнее. Потому что реакция на его выходки и высказывания у Майи и Игоря получалась всегда прямо противоположная.

Сначала сын умилял Игоря своей тишиной и спокойствием. Он вел себя так, что его не слышали посторонние. Просыпался и молча терпеливо ждал, без лишнего ора и крика, когда к нему подойдут.

Возвращаясь поздними вечерами из клиники, Игорь сразу спешил в детскую, садился рядом с кроваткой и смотрел на сына. Майя горделиво тихонько двигалась рядом.

Отдать сына в детский сад Лазаревы побоялись, хотя Антон рос не очень слабым и болезненным.

— Может, ты посидишь с ним и дальше? — заискивающе спросил Игорь. — Все-таки лучше, когда мать рядом… Вообще, наукой установлен такой факт — у народов, отличающихся агрессивностью, мать мало сидит с ребенком, обычно оставляет его на целый день дома в манеже или в кроватке, а сама уходит, с собой малыша не носит… И наоборот — у народов добродушных и миролюбивых матери всегда много времени проводят с детьми, редко от них отходят и детей всегда всюду таскают с собой. Вот, видимо, что влияет на становление личности в плане злобы и доброты: одиночество или его отсутствие в раннем детстве.

Майя насмешливо кивнула:

— Ты обожаешь под все подводить научную теоретическую базу. Сказал бы проще — люблю своего парня и хочу, чтобы его растили родные руки.

Игорь смутился. Он нередко чувствовал себя безмерно виноватым перед ней. У нее болела спина, нагрузки она переносила с трудом, но всегда молча, не жалуясь, стиснув зубы. Ее чудовищная, чрезмерная гордость не позволяла ей унизиться, опуститься до нытья. И Лазарев, с одной стороны, преклонялся перед этим неженским мужеством, с другой… С другой — именно жесткий, негнущийся характер жены не первый год пытался его сломать, раздавить, подчинить себе полностью, бесповоротно, навсегда…

Майя отлично сразу поняла все его проблемы, догадалась — а что тут было особенно непонятного? — почему он женился на ней… Два несчастья соединились, но из них не получилось — да и могло ли выйти? — одного счастья на двоих. Они так и остались несчастьями, только стали еще сильнее и острее.

Маленький Антон любил только мягкие игрушки, и весь дом был завален собаками, зайцами, мишками. К конструкторам, железным дорогам и автомобилям сын оставался равнодушен. Так же как к игрушечному оружию.