Глеб часто так думал и никогда не додумывал до конца, ну неполучалось у него! Зато когда он смотрел на Инну с Ястребовым, все получалось!Ему казалось, что они-то точно знают – зачем. Ему казалось, что они старше,умнее, опытнее и поэтому умеют видеть друг в друге самое главное и ценить этоглавное, а что это такое – главное, – Глеб так и не понимал хорошенько.

– Глебушка, ты там загрустил? – спросила Инна в трубке оченьгромко, и он как будто очнулся. – Мы тебя напугали, что ли?! Да ты непереживай, мы на самом деле просто так летим, погулять, а вовсе не тебяконтролировать!

Глеб засмеялся.

– Знаете, кого я в гостинице встретил, Инна Васильевна? КатюМухину, Анатолия Васильевича покойного дочку.

– Да ты что?!

– Она какая-то… странная стала. Ну, совсем странная!

Инна помолчала немного. Звоницкому показалось, что она вдругушла куда-то с телефоном, потому что в трубке стало тихо-тихо.

– Да ничего она не странная, Глеб, – задумчиво сказала Инна.– Она несчастная очень. Мать, отец, брат и все… бросили. Матери и отца на светенет, и брата бы лучше тоже не было. Муж, помнишь, все на другой женитьсяпорывался!.. Тут, знаешь, не то что странной станешь, тут и с ума в одночасьесойдешь!.. У тебя есть ее телефон? Я бы ей позвонила, может, повидались бы!

– Найду, Инна Васильевна.

И они попрощались.

Стоя у окна, Глеб еще некоторое время раздумывал, правда лиЯстребов летит отдохнуть и «поболтаться», как выразилась Инна, или все-таки снекоей проверкой его, Глебовой, деятельности, но так ничего толком и непридумал.

Послезавтра все станет понятно. Хорошо бы, конечно,таможенника прямо сегодня дожать и преподнести начальству «дожатого» наблюдечке с голубой каемочкой!.. Так сказать, продемонстрировать выучку иприобретенные навыки в условиях, приближенных к боевым.

Глеб разложил на широченной кровати бумаги и еще развнимательно все просмотрел. Закрыв глаза, как студент перед экзаменом, повторилнаизусть все даты и сроки, а заодно и номера телефонов. Вроде все запомнилосьправильно, и подсмотреть пришлось только один раз.

Водителя Сашку он отпустил и в ресторан пришел пешком, хотябыло неблизко.

Неблизко, вечерело, ветер дул – должно быть, тот самый,северо-западный! – вздувал шарф, пробирался под пальто. Почему-то именно вПитере никогда нельзя понять, что именно у ветра на уме, что он задумал –заморозить или, наоборот, раззадорить.

В Питере и еще, пожалуй, в Амстердаме.

По Невскому Глеб дошел до Конюшенной улицы, и сразу снабережной канала открылись затейливые лубочные, в васнецовском духе, куполаСпаса на Крови. Глеб не слишком любил это место, оно казалось ему совсем не«питерским», лишенным особого смысла, а он, как все приезжие, очень ревностноразличал «питерское» и «не питерское», соответствующее и не соответствующее!..Поэтому к Спасу он не пошел, а мимо костела Святой Катерины вышел наИтальянскую улицу и к Михайловскому манежу, откуда до церкви Симеона и Анныбыло рукой подать.

Инженерный замок был неподалеку, и Глебу хотелось на неговзглянуть. Опаздывать нельзя – зря он, что ли, с утра таможенному дурашкелекцию читал о том, что нужно быть вежливым мальчиком и приходить на встречивовремя!..

Тем не менее Глеб подумал-подумал и свернул к замку – вконце концов, пять минут дела не решают!..

Анатолий Васильевич Мухин, покойный белоярский губернатор,не был тонкой натурой, и воспитанием детей занималась в основном ЛюбовьИвановна. Мухину, по правде говоря, интереснее всего были вечерняя зорька наозере, костерок, ушица, ну, банька, может быть, да подавальщицу Милу за мягкоеместо ущипнуть – и только.

Любовь Ивановна считала, что детей нужно «образовывать», иМухин покорялся.

В Москве носились не только в «Детский мир», но и на Волхонку,и в Третьяковскую галерею, и даже в Музей искусства народов Востока – уж чтотам привлекало Любовь Ивановну, неизвестно, ибо была она простой русскойженщиной и из восточных редкостей понимала только индийские медные вазы иплатьишки из «марлевки».

В Питере возможностей развернуться – в смысле образованиядетей – было гораздо больше.

Настолько больше, что однажды в Военно-Морском музее Катя,ей было тогда лет двенадцать, стала на лестнице на четвереньки и поползла. Силидти дальше у нее не было. Глеб тогда только-только пришел на работу,перепугался, девчонку подхватил на руки, но Любовь Ивановна строгим голосомвелела поставить ее обратно, а Кате еще и всыпала:

– Это что за барские нежности?! Не можешь идти – сиди дома,в Белоярске, с бабушкой! Ухаживай за ней, полы мой, чай подноси! Мы с отцом изовсех сил стараемся, чтобы у наших детей все было – и образование, и воспитание!А она ишь какая нежная, идти не может!..

Сам Мухин на заднем плане долго и недовольно гудел что-томалоразборчивое – «что-то ты, мать, уж очень… нельзя так… меня не жалеешь, хотьбы детей пожалела… таскалась бы сама в свою скунс-камеру да военный музей…очень он девчонке нужен, музей этот!»

Любовь Ивановна поправляла, что камера не «скунс», а«кунст»! Кунсткамера! А отец все продолжал гудеть, что плевать ему, какая тамкамера, а это не жизнь, а вивисекция какая-то, и дети давно есть хотят!..

В парке Инженерного замка Катя с Глебом оказались наследующий день почему-то вдвоем. Мухин с супругой куда-то отвлеклись, а Митькаблагополучно смылся к приятелям. Любовь Ивановна его «прикрыла» – отцу сказала,что сын поехал в какую-то спецшколу для одаренных детей на улицу Савушкина,якобы там у него дела!.. Катя сидела на лавочке, ковыряла носком туфли песок, апотом нашла прутик и стала гонять муравья.

Глеб – от скуки – сказал, что гонять муравья нехорошо.Муравей делом занят, труженик, работник, и давай лучше посмотрим, что будет,если на его пути положить хлебную крошку. Этой самой хлебной крошкой Катязаинтересовалась.

От рогалика они отломили два куска, побольше и поменьше.Тот, который поменьше, старательно раскрошили, а побольше Катя отправила в рот.Муравей за время их приготовлений почти смылся, но они его вернули, насыпали наего пути крошек и, сидя голова к голове, стали подгонять прутиком так, чтобы онуж точно не промахнулся.

Поначалу муравей, которому они до смерти надоели, не понималсвоего счастья и все намеревался убежать под лавку, в пыль, а оттуда в травку,но Катя с Глебом были упорны и в конце концов вывели его прямиком на крошку.Тут муравей, должно быть, сообразил, что счастье само плывет ему в руки.Впрочем, вряд ли у муравья руки! Лапы тоже вряд ли. Ну, значит, в егомуравьиные конечности. Осчастливленный, он некоторое время метался вокругкрошки, видимо прикидывал, как лучше за нее приняться, а Катя с Глебомсмотрели, свесившись с лавочки, и заинтересованно сопели. Катин «хвост» мешалей, она нетерпеливо закидывала его за спину и один раз задела Глеба по щеке.После чего сердито засунула «хвост» под майку. Муравей тем временем как-тоухитрился подцепить крошку – она была размером почти с него, – поднатужился ипотащил. Тащить ему было нелегко, приходилось обходить препятствия в видемелких камушков и сухих веточек, и Глеб, чтобы помочь ему, стал осторожными пальцамиубирать с его пути преграды.