Уже наступила ночь, хотя луны и звезд пока не было видно. Слышался стрекот цикад. В нескольких метрах выше по течению через ручеек вела цепочка скользких камней; на противоположной стороне в густых прибрежных зарослях начиналась извилистая тропинка, по которой в сгущающейся темноте можно было пройти незамеченным. Гаримпейру и члены их семей ходили сюда справлять нужду; не раз ноги Тристана скользили по невидимому мягкому калу, и раздавленная корочка дерьма испускала вонь, долго преследовавшую его. Ветки и листья пальм влажно скользили по его коже, а блестящие круглые листья куста, названия которого он не знал, царапали его своими жесткими кромками. Когда Тристан оступался с тропинки, в кожу больно впивались колючки. Ему стало страшно: как бы Сезар не очнулся и не заставил его снова вступить с ним в драку. Натренированные мышцы плеч заныли; заросли поредели, взошла луна, и ему было легче ориентироваться. Теперь Тристан смог разглядеть неподалеку похожий на замок освещенный силуэт – это были рудные мельницы кооператива, в которых мешки руды, добытой старателями, размельчались и обрабатывались сначала амальгамой, а потом и цианидом, химическим путем извлекавшим атомы золота из породы. Тонна за тонной шлак ссыпался на противоположный склон Серра-ду-Бурако, образуя вторую гору, и именно по серым склонам отработанной породы, поглощенной и изверженной обогатительным оборудованием, Тристан нес потерявшего сознание Сезара. Никто не заглядывал сюда, в эти необитаемые овраги, созданные человеком. Даже змеи и огненные муравьи избегали их.

В отдаленной выемке, белесой от лунного света, Тристан бросил на землю свою ношу; Сезар застонал, не приходя в сознание, и даже стон его непостижимым образом передавал индивидуальные черты Сезара – чуть насмешливую отеческую личину, под которой тот прятал хватку бандита. Взявшись за седую шевелюру, Тристан мягко повернул его крупную, благородную голову, и на шее под полукруглой тенью мочки уха в лунном свете обозначилась выпуклая яремная вена. Тристан знал, что под этой веной проходит ее более яркая и красная сестра – сонная артерия. Вынув из кармашка шорт свою бритву, свой верный «Бриллиант», он разрезал вену поперек на всю глубину лезвия, а потом, когда поток крови показался ему недостаточно сильным, добавил еще один вертикальный разрез, и только спустя много времени понял, что расписался в своем преступлении буквой "Т".

Он думал закопать тело в сыпучие отработанные породы, но ему показалось отвратительным и неприличным закапывать живого еще Сезара, – его сердце билось, и кровь толчками струилась из раны. Встав на четвереньки, Тристан лихорадочными собачьими движениями засыпал серый костюм серой же пылью отработанной породы, оставив голову Сезара снаружи, и она торчала на склоне, похожая на булыжник или на голову разбитой прекрасной статуи.

Вернувшись в хижину, Тристан, измученный угрызениями совести и тяжелой работой, сразу ощутил, что отдыхать некогда, необходимо действовать. Семья его была готова отправиться в путь, а те немногие пожитки, которые можно было унести с собой, уже были увязаны в узлы. Оранжевый рюкзак набили одеждой, а кухонную утварь завернули в одеяло и москитные сетки. Даже взгляд грудной дочери казался серьезным в трепещущем свете керосиновой лампы, – она, словно чуя опасность, не издавала ни звука. Старая индианка-тупи, Купехаки, каким-то образом догадавшись, что хозяева куда-то направляются, явилась в дом; они пытались довольно грубо запретить ей идти с ними, но она их словно не слышала. Купехаки держалась на расстоянии вытянутой руки от Изабель и словно повторяла ее жесты: ходила за нею по комнате и даже сочувственно сникала, когда у Изабель опускались руки от отчаяния и страха. Она привязалась к ним, и от нее нельзя было отделаться. Старая индианка принесла с собой длинную цилиндрическую корзину, которую носят за спиной и поддерживают широкой головной повязкой, и они, решив, что Купехаки может оказаться полезной, сошлись на том, что старуха попутешествует с ними некоторое время.

Переправившись гуськом через отравленный стонами ручей, маленький отряд двинулся по тропе, ведущей от рудных мельниц и отвалов шлака в долину, где обитали только разбойники, нападавшие на торговцев золотом и обозы с припасами для старателей. Механический гул, доносившийся с горы далеко за полночь, утих. Уже не были слышны и городские шумы, если не считать воя собак, громкого хохота и ругани. Когда глаза Тристана привыкли к темноте, ему стало казаться, что тропа, становившаяся то уже, то шире в рваных, черных тенях растительности, засияла под ногами голубым светом. В этом неверном свете и кровь Сезара, которой он перепачкался, стала багровой. Изабель несла спящую Корделию на полосатой перевязи, и лишенная волос головка дочери болталась у нее на груди. Азора Тристан нес на плечах, и ручки ребенка слабо, но цепко держались за жесткие, пропитанные каменной пылью волосы отца. Когда Тристан почувствовал, что ручки сына ослабели и ребенок уснул, он взял мальчика на руки, удивившись тому, каким тяжелым он стал за неполные два года. Кроме запасной одежды, в рюкзаке лежали револьвер Сезара, заряженный шестью патронами, ковбойские сапоги и поясной кошелек с парой крупиц золота; тяжелые и затупившиеся инструменты Тристан без сожаления оставил в хижине. В этом мире приходится менять кожу, чтобы сохранить себе жизнь.

Купехаки, сгибаясь под тяжестью корзины, несла несколько кастрюль, жестяную коробку со спичками, крючки и лески для рыбной ловли, португальский крест, украшенный драгоценными камнями, трехдневный запас сухого молока, сушеные бобы, шарк , листья матэ и кисловатые черствые лепешки из молотой маниоки. Они с Изабель по очереди несли на головах объемистые, но нетяжелые узлы с москитными сетками и одеялами, завернутыми в старую бычью шкуру, которую можно было класть на землю для защиты от муравьев и ядовитых земляных пауков.

В первую ночь, перепуганные, они спали на уступе не далее трех километров от прииска. Взрослые по очереди дежурили у костра, стрелявшего искрами в окружающей темноте, где трещали ветками и шумели неизвестные звери или духи. Казалось, даже у деревьев есть голоса и они хищно тянут к ним ветви. Всю ночь отовсюду доносились стоны – это смерть прокладывала себе путь в темноте. Тем не менее предрассветная дымка застала наших бездомных путешественников целыми и невредимыми, они протерли глаза, прочистили горло и взвалили на плечи тяжелое бремя выживания. Избегая хоженых троп, они двигались по усыпанным камнями ущельям гор Дорадо, каждый день отправляясь на закат в сторону бесконечного холмистого плато Мату Гросу. Небо над головами стало гигантским, словно Бог вздохнул с облегчением и отошел от напряженного труда Созидания, удовлетворившись спутанными колючками зарослями, где росли кактусы и приземистые кустарники вперемежку с высокой травой и редкими перелесками. Самое причудливое дерево Мату Гросу – бразильская сосна, имеющая форму перевернутого конуса, в котором каждая верхняя ветка тянется дальше нижней, пока дерево не образует правильную пирамиду, стоящую на острие. Купехаки показала им, как находить в гнилой коре таких гигантов сочных белых червей коро: если огонь разводить не с руки, их можно есть живыми. Когда путешественники преодолели брезгливость, они пришли к выводу, что черви по вкусу напоминают кокосовое масло.