Участок слева от него пустовал около года, затем его арендовали братья Гонзага из штата Алагоас, и их бригада стала быстро уходить в глубину, догоняя одинокого Тристана; теперь и в его шахту начали проникать свет и свежий воздух. Но братья еще отставали метра на два, и Тристан мог укрыться на дне своего участка, где грохот прииска превращался в еле слышное бормотание, а небо сокращалось до аккуратного синего квадрата над головой, по которому облака проходили, как актеры в спектакле, если смотреть на сцену через дырочку в занавесе. В его уединении было что-то от могильного одиночества, и все же присутствовал в нем и элемент эротики. На дне ствола было теплее, чем наверху, словно он приближался к тайне, спрятанной на груди земли.

Несколько дней подряд Тристан разрабатывал извилистую жилу породы у левой стены, той самой красноватой породы, которая считается наиболее многообещающей, поскольку золото находят рядом с его ближайшими родственниками – медью и свинцом. Когда земля краснеет, говорили старатели, золото вот-вот должно обнажить себя во всей своей сверкающей наготе.

Кирка его мелодично дробила породу. Оба ее острия, отполированные ударами о камни, совершенно затупились: за три года работы он износил три таких кирки. Скорчившись, Тристан бил киркой вбок, поскольку жила красноватой породы поворачивала влево, прочь от него. Казалось, будто кирка его следует за изгибом женского тела, пробираясь в укромный уголок невидимого пока мохнатого лона. У Тристана начиналась даже эрекция, когда он работал на дне ствола. Сексуальная энергия, которая покидала его ночью с Изабель, вдруг накатывала на него в середине дня, пока он махал киркой. Иногда он даже мастурбировал под неподвижным взглядом голубого неба, всегда, правда, представляя себе тело жены, однако в фантазиях своих он бросался на нее не как муж, а как один из самых жестоких клиентов, он плевал на ее груди, когда кончал.

Косой удар кирки обнажил какую-то искорку, – по крайней мере, так показалось его измученным тьмой и каменной пылью глазам. Он опустился на колени и набросился на выемку в скале, расширяя блестящую породу. Облака серые кулачки тумана – проносились над головой, а откуда-то сверху доносился гул огромного прииска. Когда солнце скользнуло в квадратик неба у него над головой и лучи его упали прямо на дно колодца, спертый воздух стал горячим и влажным, как вода в корыте Изабель. Зато стало лучше видно. Через час, обдирая пальцы в кровь, он отвалил от пробы целую груду обломков, и блестящий кусочек стал приобретать объем. Ком породы отбрасывал красноватые блики, совсем не похожие на блеск серебристых чешуек пирита.

Еще через два часа, щурясь, словно заглядывая в пылающую топку, Тристан сумел освободить самородок от породы. Да, это был самородок, грубый, но шелковистый на ощупь кусок золота, этого воплощения богатства; он лежал в его ладони и был гораздо тяжелее камня такого же размера. В самородке было граммов восемьдесят веса, и в нем угадывались зачатки некой формы: нечто вроде животика, ноги, головы. Это был идол, священный идол десяти сантиметров в длину и сантиметра четыре в ширину. Неровности на нем напоминали лунные кратеры. Тристан возбужденно переложил самородок из руки в руку. Он старался скрыть блеск золота даже от квадратика неба над головой. Если кто-нибудь из тысяч старателей узнает о самородке, Тристана прибьют на месте. Голова его гудела, дыхание стало быстрым и поверхностным, как у птицы. Опустившись на колени, Тристан возблагодарил Господа и Его духов. Рука, творящая судьбы людей, снова спустилась с небес и коснулась его судьбы.

Рабочая одежда старателей на Серра-ду-Бурако состояла из шорт, футболки, соломенной или пластиковой шапки от солнца и высоких баскетбольных кроссовок, чтобы удобнее было лазать по уступам и лестницам (новые ковбойские сапоги Тристана оказались непрактичными, так как были тесными, а подошвы их – скользкими; не пригодились и теннисные туфли с автобусной станции – из-за своей непрочности). Кроме того, старатели носили на поясе небольшие кошельки, в которых они копили крупицы золота, пока их не соберется столько, чтобы их расплавить, обратить в деньги или положить в банк кооператива. Тристан боялся, как бы его самородок не оказался слишком заметным, поэтому он положил его в мешок с обломками руды и потопал домой, всем видом показывая, что собирается весь вечер дробить и промывать руду, а потом поесть рису с бобами, уложить детей и, приняв ванну после Изабель, заснуть тяжелым сном.

Когда он на глазах у Изабель вытряхнул содержимое мешка на пол, ему на какое-то мимолетное мгновение почудилось, что самородок исчез: из-за своего веса он опустился на самое дно мешка и почти не отличался от других бесполезных обломков породы. Но вес выдает золото, и Тристан быстро нашел самородок. Несколько движений большого пальца стерли кремниевую пыль, явив миру сияющее злато.

– Мы богаты, – объявил Тристан жене. – Тебе больше не нужно уходить из дома к маникюрщицам. Пожалуй, мы даже сможем купить ферму в Паране или маленький домик у моря в Эспириту-Санту.

– Тогда нас сможет выследить отец, – напомнила Изабель.

– Ну и что? Мы подарили ему внуков. Разве за все эти годы я не показал себя верным мужем?

Изабель улыбнулась его наивности. Как она когда-то настаивала на любви к его матери, так и он в промежутках между приступами ненависти лелеял смутную надежду на то, что ее неумолимый папа сжалится над ними и заменит Тристану отца, которого он никогда не знал.

– Его не так-то просто умиротворить. Он считает, что исполняет родительский долг, причем не только от своего имени, но и от имени моей матери, и это делает его фанатиком. Он хочет, чтобы у меня было только самое лучшее. Для меня лучшее – это ты, но он не видит этого, потому что смотрит на все глазами белых господ, рабовладельцев и плантаторов.

– Какие скучные вещи ты говоришь, Изабелинья. Как будто наше прошлое еще не закончилось. Маникюрщицы сделали тебя циничной и злой. Это богохульство – принимать с подозрением дар Божий. Обними меня, годы жизни на прииске принесли свои плоды, одарив нас сокровищем.

Переполненный желанием обнять Изабель, Тристан дал подержать самородок Азору. Малыш уронил его на босую ногу и разразился воплями, в унисон которым захныкала в колыбели – старом ящике для лопат, поставленном на кирпичи, чтобы змеи и огненные муравьи не могли туда забраться, – его сестренка.

Изабель подхватила сопящего сына на руки и сказала Тристану:

– Это были трудные годы, на долю нашей любви выпало немало испытаний, но мы были здесь в безопасности, потому что никто не знал, где мы скрываемся. Боюсь, как бы самородок не вытащил нас на свет Божий.

– Ты слишком разволновалась, дорогая, это все твоя буржуазная кровь. Завтра я отнесу самородок в кооператив. Если назначенная за него цена покажется мне слишком скромной, я найду вольных торговцев золотом, – их тут полно на прииске, и они предложат нам больше, поскольку не платят восемь процентов правительству и, сговорившись с индейцами, переправляют золото в Боливию.

Подобные легенды были привычными для обитателей человеческого улья Серра-ду-Бурако: золото жило в мыслях старателей так же, как живет в виде мельчайших искорок и прожилок в огромных массивах скал.