Риэнн встречает Чарм на пороге и крепко обнимает ее. Бинкс берет у нее пирог и мороженое и неуклюже хлопает по плечу.

– Как я рада тебя видеть, Чарм! – говорит Риэнн.

Она заметно пополнела. Когда-то великолепная фигура начала расплываться, волосы как пакля. Если только они не выгорели на солнце, их явно пережгли в парикмахерской во время осветления. В уголках глаз, несмотря на толстый слой тонального крема, заметны морщинки. Чарм с трудом преодолевает желание послюнить палец и стереть их.

Мать расстаралась к ее приходу. Стол на маленькой кухоньке накрыт скатертью в цветочек, горят свечи.

– Ух ты! – восклицает Чарм, озираясь. – По какому случаю?

– Входи, садись. Ужин готов. Давайте поедим, пока горячее. – Мать подталкивает ее к столу.

– Ладно, ладно! – осторожно смеется Чарм и садится. – Как вкусно пахнет! – великодушно замечает она.

– Курицу приготовил Бинкс, ему скажи спасибо. Зато я сделала гарнир – пюре, как ты любишь!

Чарм вдруг жалеет, что приехала. Гас сейчас дома, а ухаживает за ним санитарка из хосписа.

– Гас тоже любит пюре.

Риэнн косится на Бинкса – заметил ли он? – но Бинкс занят – раскладывает курицу по тарелкам. Наконец он садится, все передают друг другу тарелки. Чарм съедает несколько кусочков. Курица вышла сухая и глотается с трудом. Бинкс улыбается, кивает Риэнн. Та ерзает на стуле, ей не терпится сказать новость.

– Что такое? – спрашивает Чарм, заранее боясь услышать ответ.

– Мы с Бинксом женимся! – радостно кричит Риэнн.

Улыбка застывает у Чарм на лице. Она пробует пошевелить губами, но с них не слетает ни звука. Бинкс и Риэнн смотрят на нее выжидательно.

– Ух ты, – тихо говорит Чарм. Вдруг ей хочется бежать из этой крошечной квартирки, где воняет табаком и повсюду расставлены дурацкие, ярко раскрашенные сувениры.

– И все? – Мать наклоняется к Чарм, ждет.

Бинкс опускает глаза в тарелку. В его усах застряли кусочки пюре.

– Ну и… я рада за вас, – говорит Чарм, но ее выдает дрожащий голос. Сейчас она способна думать лишь об одном: как Гас любил ее мать. Замечательный, добрый, ответственный человек, красивый мужчина любил ее мать, но она его бросила. – Поздравляю! – тихо продолжает Чарм.

– Ничего ты за нас не рада, – надувается Риэнн. – Совсем не рада! Не выносишь, когда мне хорошо!

– Мама, – устало говорит Чарм, – перестань. Я рада за тебя. Просто удивилась.

– Удивилась? Чему ты удивилась, Чарм? – Мать все больше закипает. – Тебя удивляет, что я влюблена и выхожу замуж? После всего, через что я прошла, я думала, что, по крайней мере, ты меня поймешь!

– А через что ты прошла? – ощетинивается Чарм, хотя и понимает: из ссоры сейчас ничего хорошего не выйдет. Мать непременно исказит ее слова, и получится, что она хотела как лучше, а Чарм – неблагодарная дочь, которая вечно все портит. – Через что ты прошла? – чуть тише повторяет она. – Мама, извини, но ты – нечто! Неужели тебе в конце концов удастся успокоиться на одном мужчине? Что-то не верится…

– Чарм, прекрати. – Бинкс пытается ее урезонить. – Ни к чему проявлять неуважение!

– Знаешь, что значит неуважение? – Голосу Чарм опасно садится. – Неуважение – притаскивать домой одного мужчину за другим, когда твои дети понятия не имеют, кого завтра утром увидят за столом. Неуважение – приводить в дом мужиков, которые пристают к твоей девятилетней дочери!

Риэнн морщит лоб, словно перебирая в памяти всех своих бывших дружков и вычисляя, который из них предпочел Чарм ей.

– Неуважение – внушать ребенку, будто все мужчины – тупые бараны, которых можно использовать, а потом выкинуть как мусор. Неуважение – развестись с единственным порядочным человеком, который любил тебя и твоих детей, и разбить ему сердце! Вот что такое неуважение! – Чарм отодвигает стул от стола и встает.

– Уже уходишь? – недоверчиво спрашивает Риэнн. – Но ведь мы еще не поужинали! И не поговорили о твоем брате!

– Хватит с меня разговоров. – Чарм смотрит матери в глаза.

Дойдя до порога, она вдруг кое-что вспоминает. Она понимает, что поступает по-детски, но не может себя преодолеть. Подходит к холодильнику и достает из морозилки ведерко с мороженым. Они с Гасом сегодня съедят его на ужин. Она не расскажет Гасу о предстоящей свадьбе матери. Наоборот, скажет, что мать плохо выглядит, что ей одиноко, что она несколько раз спрашивала, как дела у Гаса.

– Желаю вам счастья! – Чарм старается изобразить доброжелательность, но это у нее плохо получается. Она убегает; мать и Бинкс смотрят на нее разинув рот.

Когда Чарм приезжает домой, ее еще трясет от гнева. Она сама не понимает, почему сообщение о скором замужестве матери так ее взбесило. Видимо, она переживает за Гаса. Войдя, Чарм сразу заглядывает к Гасу в комнату – тот сладко спит – и решает прогуляться по берегу Друида. У реки ей хорошо. Осенью она любит сидеть под акациями; вокруг летают узкие желтые листочки, похожие на перышки канареек. Зимой она проходит пешком вдоль берега по нескольку миль; от холода слезятся глаза, а от сапог в снегу остаются следы.

Много лет назад, когда Чарм было двенадцать лет, она как-то долго играла в снегу и изобразила целую армию снежных ангелов – по одному в честь каждого приятеля матери, которого та притаскивала домой. Их было так много, что Чарм не запоминала лиц. Рядом с каждым отпечатком она пальцем выводила инициалы. Если не могла вспомнить имени, обозначала какой-то отличительный признак. Например, буквы «К.С.» обозначали мужчину, который носил ковбойские сапоги. Тогда ей было шесть лет; самого временного спутника она так и не запомнила. В память врезались только сапоги, которые лежали на полу маминой спальни. Серые, чешуйчатые, в темноте они как будто охраняли комнату и готовы были напасть на тех, кто туда входит. Встав и посмотрев на свою работу, она увидела несколько рядов вмятин в снегу и ощутила странное удовлетворение. Недоставало одного: красного пятнышка в груди каждого ангела – разбитого сердца. Мать Чарм всегда бросала спутников жизни.

Немного остыв, Чарм возвращается домой с прогулки и снова заглядывает к Гасу. Тот по-прежнему спит. Тогда Чарм на цыпочках идет к себе в спальню и достает из нижнего ящика комода обувную коробку, которую прячет много лет.

В коробке она хранит несколько сувениров от того времени, когда у них был малыш. Он прожил у них меньше трех недель. Как будто в другой жизни… Чарм садится на кровать и перебирает свои сокровища. Крошечные ярко-голубые носочки. Тогда они были ему великоваты, и он выглядел в них смешно. Когда он сучил ножками, носочки спадали, и он поджимал крохотные пальчики на ногах, как будто говорил: «Так-то лучше!» И все же это были его носочки, и он носил их – пусть недолго. Кроме того, в коробке хранится погремушка в виде шмеля и бейсболка с эмблемой «Чикагских щенков». Наконец, в коробке лежат две маленькие фотографии в рамочках. На одной Чарм, гораздо моложе, чем сейчас, но невероятно усталая, держит плачущего, краснолицего младенца. На второй Гас, улыбаясь, качает на руках того же младенца, только тихого, спящего. Чарм знает, что никогда не сумеет рассказать малышу о первых днях его жизни. О том, что тогда его любили пятнадцатилетняя девочка и тяжелобольной мужчина, которые понятия не имели, что им делать. И все же они пытались, пока не поняли, что ничего не получается.