– Знаю, – бормочет Джошуа. Из его глаз выкатываются крупные слезы.

– В чем дело, Джош? – спрашивает Джонатан, но Клэр уже знает ответ.

– Я боюсь… Хочу спать с вами.

– Джош, ты должен спать в своей кровати. Здесь ты лучше выспишься, – говорит Клэр, зная, что Джошуа все равно заползет к ним в постель среди ночи.

– Как по-вашему, где сейчас эти плохие парни? – спрашивает он.

– Джошуа, они далеко, очень далеко, – уверяет Клэр и оглядывается на мужа.

– Они не посмеют вернуться, – говорит Джонатан. – Они знают, что их ищет полиция, а еще знают, что здесь есть храбрый мальчик, который их прогнал.

– Это я – тот храбрый мальчик, – сообщает Джошуа, как будто родители еще не в курсе.

– Да, Джош, ты настоящий храбрец, – говорит Клэр. – И тебе больше не нужно беспокоиться, помнишь? Мы установили в магазине сигнализацию.

– И скоро придет новая девушка, – вспоминает Джошуа. – Как ее зовут?

– Ее зовут Эллисон. Да, и Эллисон тоже будет с нами. Завтра ты с ней познакомишься. Так что не волнуйся.

– А еще у нас есть Трумэн, – сонно шепчет Джошуа, сворачиваясь клубочком под одеялом.

– Не бойся, Джош, мы не дадим тебя в обиду, – шепчет Джонатан. – Не волнуйся!

Я просыпаюсь оттого, что надо мной стоит бабушка и осторожно трясет меня за плечо.

– Бринн, проснись! – повторяет она. – Половина девятого. Сколько можно спать? Ты не заболела?

Я в страхе выскакиваю из постели. Неужели я проспала весь день и всю ночь и снова пропустила занятия? Комната передо мной качается; чтобы удержаться на ногах, мне приходится схватиться за бабушку.

– Грипп, – с трудом говорю я, выбегаю из комнаты в туалет и склоняюсь над унитазом.

Когда я, наконец, пошатываясь, выхожу в коридор, бабушка смотрит на меня озабоченно.

– Я волновалась. – Она берет меня под локоть и ведет назад, в постель. – Десять минут не могла тебя добудиться, так крепко ты спала.

– Грипп, – снова бормочу я. Нет сил смотреть ей в глаза. Я залезаю под одеяло и замечаю на прикроватной тумбочке стакан. На дне еще осталось немного вина. Если бабушка заметит, она мне задаст…

– Сделать тебе гренки или сварить бульон? – спрашивает она, садясь рядом со мной.

– Нет, – отвечаю я, с головой укрываясь одеялом, чтобы не смотреть на нее. – Я хочу только спать.

Она долго сидит молча. Я хочу только одного: чтобы она ушла и оставила меня одну. Наконец она спрашивает:

– Бринн, что с тобой? Что-нибудь случилось?

– Нет, – говорю я из-под одеяла. От меня разит перегаром… Гадость какая! – Мне плохо.

– Ты принимаешь лекарство? – осторожно, словно боясь обидеть, спрашивает бабушка.

– Да, принимаю! – с досадой отвечаю я. – Пожалуйста, бабушка, дай мне поспать. Мне нехорошо.

– Сегодня ты принимала лекарство? – спрашивает она.

Я откидываю одеяло и сажусь. Хватаю флакон, отвинчиваю крышку и театральным жестом достаю оттуда капсулу. Кладу ее в рот, делаю глотательное движение. Понимаю, что веду себя как дура. Ведь бабушка волнуется за меня. Я снова ложусь и накрываю голову подушкой. Меня тошнит, и мне плохо.

Через несколько минут бабушка ласково хлопает меня по ноге, встает и на цыпочках выходит. Тогда я выплевываю капсулу, которую спрятала под языком.

Не верится, что меня в самом деле приняли на работу в «Закладке». Всякий раз, как я вспоминаю, как разревелась при миссис Келби, меня передергивает. За последние несколько дней я реву больше, чем за предыдущие двадцать лет. Завтра мой первый рабочий день, а надеть на работу совершенно нечего. У миссис Келби правил насчет одежды немного, но все же они есть – никаких джинсов, маек или спортивных свитеров. А у меня, кроме джинсов, маек и спортивного свитера, ничего нет. Весь вечер я названиваю родителям домой. Наконец подходит отец.

– Здравствуйте, – говорит он. Его знакомый уверенный, звучный голос неожиданно сильно действует на меня, и я крепче прижимаю трубку к уху.

– Привет, папа, – с трудом говорю я. – Это я, Эллисон.

На другом конце линии молчание; я понимаю – он соображает, что делать. Бросить трубку или поговорить со мной?

– Папа, я устроилась на работу, – быстро говорю я. – В книжный магазин. Можно мне заехать домой и забрать кое-что из одежды, а то мне совсем нечего надеть? Вроде бы я не растолстела и, наверное, еще влезу в старые брюки, а еще у меня были… – Я понимаю, что говорю много и сбивчиво, и вдруг умолкаю. Отец молчит, только шумно дышит. – Папа, так можно мне приехать? – Руки у меня вспотели; я так наматываю телефонный шнур на палец, что палец синеет. – Папа! – с мольбой говорю я.

Он откашливается.

– Конечно, Эллисон. Приезжай сегодня часов в шесть. Посмотрим, что удастся найти. – Он говорит как-то рассеянно, как будто думает о другом. Не холодно, но и не тепло. Не так, как можно ожидать от отца, который очень давно не слышал голос дочери.

– Спасибо, – говорю я. – Ну, до скорого… Пока! – Я жду, что он тоже попрощается, но слышу только тихий щелчок. Родителям предстоит привыкнуть к тому, что меня выпустили из тюрьмы и я вернулась в Линден-Фоллс. Им нужно время.

Когда Олин поворачивает на улицу, где я выросла, меня поражает, как мало изменилось за те пять лет, что меня не было. Все как будто осталось точно таким же, как было. Такие же ровные, ухоженные газоны, дома из красного кирпича с гаражами на две машины и цветами в заоконных ящиках. Олин останавливается перед домом моих родителей, и меня захлестывают воспоминания. Я вспоминаю маму, которая сидит за столом на кухне и листает поваренные книги, как отец работает у себя в кабинете за письменным столом, как я сама занимаюсь в своей комнате, как Бринн ходит по дому на цыпочках, стараясь, чтобы ее не замечали.

– Если хочешь, я тебя подожду, – предлагает Олин.

– Нет, нет, спасибо, – отвечаю я. – Назад меня привезет папа. – Я никак не могу заставить себя выйти из машины. Олин выжидательно смотрит на меня.

– Эллисон! – Она хлопает меня по колену. – Иди к родителям. Все не так плохо, как тебе кажется.

Я слабо улыбаюсь:

– Спасибо, Олин. Вы не знаете моих родителей!

– Они плохо с тобой обращались? Били тебя? – спрашивает Олин. – Теперь ты взрослая, и они уже не могут тебя обидеть.

– Меня не били. – Я усмехаюсь. – Во всяком случае, не кулаками.

– Что тогда? – спрашивает она.

– Трудно объяснить, – говорю я, открывая дверцу. – Я была совершенством.

– Ну и…

– А потом перестала. – Я выхожу и машу ей рукой. Потом медленно иду по дорожке, и мне кажется, будто мне снова десять лет.