Мы со Светой угодили в футбольную команду. Яровского не парило, что девушки (да и парни некоторые тоже) не знают правил этой игры. Он по старой памяти приказал, а там как хотите, так и гребитесь. Ну, мы и давай девчонкам нашим подсказывать, как и что. Так вот Николай оказался в команде соперников, притом его, как молодого и быстрого, назначили нападающим. Я же сам себя определил в защитники.

В первом же тайме случилось то, что норма для футбола, ну а в корпорациях, как оказалось, не приветствуется. Я про спортивную борьбу. Николай мчался в атаке, я попытался его перехватить и случайно, выкинув вперед ногу и стараясь выбить у него мяч, крепко заехал парню по бедру. Удар получился настолько сильный, что коллега мой отлетел метра на полтора, крепко приложился головой об землю (понятно, что газона тут никто не сажал) и даже потерял сознание.

Набежали все, кому не лень. Стали меня ругать, мол, покалечил человека. Я же стоял и с сожалением смотрел на Николая, ощущая себя распоследним идиотом: ну чего уцепился за этот мяч? Мог бы просто сделать вид, что защищаю ворота. Так нет, всерьез увлекся, так сильно захотелось поиграть. Со школьного детства не гонял мячик, а тут как вожжа под хвост попала. Стал носиться резвым коником. Вот и допрыгался.

Николая на «Скорой» увезли в больницу, а зам генерального Яровской, подойдя ко мне вплотную, глядя снизу вверх (росточком он явно не удался – мелкий такой Наполеончик, метр с кепкой) прошипел злобно, чтобы я писал заявление по собственному желанию и завтра же ему на стол. Я хотел было ответить, а не пошел бы он лесом, поскольку не ему непосредственно подчиняюсь. Но промолчал. Зачем усугублять положение?

Настроение было безвозвратно испорчено, и я, вызвав такси, вернулся домой, на свою маленькую съемную квартиру. Но торчать в четырех стенах долго не смог – совесть замучила. Потому позвонил Светлане и, узнав, в какую клинику отвезли Николая, поехал туда. Я не знал, что он мне скажет. И вообще: пустят ли? Может, скажут «только родственникам» можно. А в друг его в реанимацию отправили? Вопросов было много, ответов – ноль. Пришлось разбираться по ходу пьесы, а заодно премило улыбаться дежурной медсестре. Заодно наплести с три короба. Мол, брат родной попал к вам, куда повезли не знаю, родители старенькие, волнуются.

После такого суровое сердце медицинской работницы растаяло, и мне было указано на отделение травматологии, куда и отвезли Николая. Там – снова мои натужные улыбки и чувствительный рассказ о брате и родителей, и вот я уже на пороге одноместной палаты, за дверью которой мой покалеченный коллега. Только здесь, взявшись за ручку, я вдруг понял, что приперся с пустыми руками. Хоть бы традиционных апельсинов купил, что ли. Ну, ладно, была не была! И, постучавшись, шагнул.

– Добрый вечер, – сказал, увидев Николая. Тот лежал на койке, нога на какой-то конструкции, в гипсе. Увидев это, я расстроился окончательно.   

– О, какие люди! – Вдруг весело приветствовал меня коллега. Я аж встрепенулся. Ему что, укольчик сделали, чего так радуется?

– Ты… прости меня, что я тебя… ударил, – начал я оправдываться.

– Ты присаживайся, в ногах правды нет, – сказал Николай и вдруг рассмеялся. Помню, я тогда ещё решил, что у него точно от обезболивающего крыша поехала. Так, слегка. Однажды я такое видел, когда лейтенант Виталий слишком сильно постарался над Егоркой. В тот вечер офицер вытребовал нас поздно, и голос у него был пьяный и жесткий.

Наш командир в тот вечер был как-то особенно груб. Едва мы зашли в его съемную квартиру, как приказал раздеваться. Мы послушно стали стаскивать форму, но лейтенант, желая ускорить процесс, подошел и начал буквально сдирать с нас кители, гимнастерки и штаны. Причем нимало не заботился о сохранности казенного имущества: на это ему было глубоко наплевать, потому вещи летели на пол с треском разрываемых ниток и рвущейся ткани.

Мы с сожалением смотрели, думая о том, как завтра придем в казарму. Благо, стояла теплая весенняя погода, можно было сначала заглянуть на руины ангара и там привести себя в порядок. Правда, всё равно придется потом клянчить у каптёрщика новую одежду. Ничего: скажем, командир выдать приказал.

Но мысли наши были прерваны очередным приказом пьяного офицера. Он повелел встать на четвереньки и в таком виде ползти в спальню. Сам тем временем  завалился на кровать, широко раскинув руки и ноги. Он лежал там, беззащитный и голый, и мы, найди в себе хотя бы каплю силы воли и дух сопротивления, могли сотворить с ним что угодно. Но, задавленные армейской дисциплиной и ситуацией, в которой оказались оба, только выполняли.

Виталий пожелал, чтобы мы стали вдвоем делать ему минет. При этом он стонал, получая явное удовольствие от процесса. Видимо, сильно напился: прежде ему оральные ласки не особо нравились, и он прекращал их в ту же секунду, когда осознавал начало эрекции. Теперь же с этим у него была явная проблема – член никак не хотел подниматься, как мы с Егоркой ни старались. А уж в этом мы за время службы толк познали. Лизали и сосали попеременно так, что у мертвого бы поднялся – так, кажется, в таких случаях говорят.

Увы, но Виталий дошел до кондиции, когда чувствительность его органа снизилась настолько, что ни руки наши, ни языки с губами не могли поднять то, что было слишком вяло для соития. Хотя офицеру и нравилось, он все-таки желал большего. Потому минут через двадцать, когда у нас рты стало судорогой сводить, вдруг резко сел:

– Что, хуесосы, ни хера не умеете, да?! – Рявкнул он. – Или просто стараться не хотите для своего командира?

Мы, сидя на полу, смотрели вниз, боясь даже глаза поднять. Кто знает, что взбредет в голову этому пьяному повелителю наших судеб? Но то, что последовало дальше, мы предположить никак не могли. Все-таки лейтенант Виталий был человек молодой, а сам откуда-то вытащил упаковку таблеток для поднятия эрекции – «Виагра» называются – и сразу две штуки отправил в рот, запив водкой прямо из бутылки.

– Сосите дальше, сучки! Сейчас будет вам анальный праздник! – Пьяно расхохотался он, снова повалившись на постель. Мы с Егоркой принялись за старое. И неожиданно стали замечать, как член пошел на поправку. Сначала немного набух, а после вдруг превратился словно в каменный. Налился кровью так, что каждая вена проступила под кожей, образовав целый лабиринт из переплетающихся сосудов разной толщины, из которых самым крупным был тот, что тянется от паха почти до самой головки.

Когда это произошло, и лейтенант понял, что готов к боевым действиям, он приказал нам встать на четвереньки на постели, а потом… Кажется, это продолжалось целую вечность. Он трахал то одного, то другого, вынимая член и перемещаясь слева направо и наоборот. Мы уже плохо соображали от усталости и боли, когда он наконец кончил. Но даже этот момент решил сделать запоминающимся: повелел лечь перед ним, а после густо оросил наши лица спермой.

Потом, глубоко ночью, когда лейтенант громко храпел, я достал из кармана тюбик промедола, который стащил уже не помню при каких обстоятельствах, и вколол его Егорке, – тому досталось слишком сильно от офицера. От боли в анальном проходе он даже уснуть не мог. Но как только сильное обезболивающее подействовало, тут же отключился. Ну, а утром вел себя немного странно. Много шутил, неся какую-то ерунду, и сам же над ней смеялся.