– Ой, черт! Совсем забыла.

– Нужно помнить. Иначе, как Вероника улетит?

– А если меня там уже ждут?

– Кто?

– Дарья, не делай вид, что ты не догадываешься. Ну ктоможет меня ждать? Милиция.

– Рано еще. Я думаю, что с утра ты еще успеваешь изаехать домой, и появиться на работе. А затем некоторое время тебе лучше там непоявляться. Возьми все самое необходимое. После этого поедешь на встречу сВероникой. Твоя основная задача – убедить ее в том, чтобы она вылетела какможно быстрее.

– Она сказала, что подыщет горящую путевку, чтобы можнобыло вылететь в течение суток.

– Чем быстрее она улетит, тем спокойнее мы будем себячувствовать.

– Это точно. Даша, знаешь, а ведь я сейчас уснуть врядли смогу, хоть и устала страшно… В голове все ходуном идет!

– Все-таки постарайся уснуть. Ложись и ни о чем недумай, – ласковым голосом настаивала подруга.

Даша выключила торшер и направилась в спальню.

– Даша! – тут же окликнула ее я, приподняв голову.

– Что?

– Давай, я на секунду шефу позвоню на мобильный и сразуспать лягу.

– Зачем?

– Я просто проверю, менты уже там или нет.

– Сама посуди, время черт знает сколько – и как будетсмотреться твой звонок начальнику в такое позднее время?

– Если менты там, то они снимут трубку, а это значит,что мне завтра лучше ни на работу, ни домой не заявляться. Меня повяжут сразу.

– Люська, я от тебя никогда таких речей раньше неслышала.

– Каких?

– Ты говоришь, как закоренелая преступница.

– А я и есть теперь закоренелая преступница. Даша,давай позвоним, а…

Дарья вновь включила торшер и села на краешек дивана.

– Послушай, ты сегодня спать собираешься или нет?

– Да какой, к черту, сон?!

– Обыкновенный. Осталось спать всего ничего. Ты с какимлицом встанешь?

– Да кому нужно мое лицо?

– Не скажи. Очень даже скоро ты будешь холеной ироскошной дамочкой по имени Вероника. Ты должна выглядеть на все сто.

– Даша, ты меня не слышишь, что ли? Я хочу позвонитьшефу на мобильный.

– Да зачем тебе ему звонить-то?! – моментальновспылила Дарья. – Спи лучше. Неужели ты не понимаешь, что если трупы нашлии в доме кто-то есть, то своим звонком ты накличешь лишние вопросы. Вообще-томаловероятно, что на даче уже милиция, но мы не должны совсем отказываться отэтой версии. Я думаю, что в доме все по-прежнему, но если там кто-то есть итвой звонок определится в такое время, то он будет выглядеть оченьподозрительно. Ментам сразу захочется установить, что за персона можетпозволить себе звонить в такое время.

– А я с твоего позвоню. У тебя же номер засекречен… – Япосмотрела на Дашу решительным взглядом и пошла в наступление: – Даша, дай свойтелефон, или тебе телефона жалко?

– Глупости. Просто я не понимаю, зачем тебе это надо.

– Если я тебя об этом прошу, значит, мне надо. Этовопрос жизни и смерти, пойми.

– Да какой жизни и смерти? Что ты несешь?

– Даша, дай телефон! Мне нужно позвонить!

– Тише ты, дочку разбудишь.

Даша протянула мне трубку и немного нервно сказала:

– Звони, если это вопрос жизни и смерти. Мой номер всеравно не определяется.

– Спасибо.

Набрав номер своего шефа, я облегченно вздохнула, потому чтоникто не снял телефонную трубку, а это значило, что дом Олега Глебовича был всееще пуст и в нем все оставалось на своих местах.

К моему удивлению, я сразу уснула, как только за Дарьейзакрылась дверь в спальню. Я увидела страшный сон, от которого мне хотелоськричать и биться в истерике. Я увидела мрачную камеру, в которой содержалосьоколо восьмидесяти женщин, одной из которых была я. Я сидела на верхних нарах идумала о том, что я здесь долго не протяну. Спертый воздух и духота, а у меняпостоянное головокружение. Мне казалось, что нас загнали сюда на смерть, потомучто нормальный человек долго не выдержит в таких жутких условиях. Я попробовалавозмутиться по поводу того, что санитарные нормы позволяют содержать в камередвадцать пять человек, а нас здесь даже больше восьмидесяти. На мое возмущениесидевшие на своих нарах женщины отреагировали громким смехом. Они сказали мне,что я обязательно привыкну, что возмущаются только новички, а через две неделиони привыкают к таким скотским условиям и начинают относиться к ним совершенноспокойно. Я смотрела на злые, изнеможенные и бледные лица этих женщин и непонимала, о чем они говорят. Я не могла понять, как можно привыкнуть к грязи, кчесотке, к вонючим подушкам, к отсутствию кислорода, к помоям, которые тольконазывались пищей, и к деградации личности. Лежа на своих нарах, я смотрела всамый дальний конец камеры, где находилось небольшое квадратное окно со ставнямии решеткой, и глотала собственные слезы. В этом окне не было видно неба, атолько решетка, за которой была еще одна решетка, за ней еще, и еще…

Я старалась наладить дыхание, но у меня не получалось. Ямогла сделать вдох, но выдох давался мне с огромным трудом. Было слишком жарко,словно я лежала где-то в парной, из которой было невозможно выйти. Я ждаласмерти, потому что была слишком слаба и не приспособлена к подобным условиям.Многие женщины разделись до нижнего белья, от вида которого начинало воротитьеще больше – слишком грязным и потным оно было. Некоторые повязали головымокрыми полотенцами и смачивали их холодной водой каждые полчаса. Глядя наженщин, я поняла, что тоже должна раздеться, потому что вся моя одежда прилиплак телу. Я не понимала, как можно отбыть тут какой-то срок, и была уверена, чтоумру этой ночью. Я задохнусь во сне, потому что с каждым вздохом дышать мне всетруднее и труднее. Посреди камеры стоял стол, за которым сидели женщины и пиликрепкий чай из жестяных кружек, ручки которых были обмотаны изолентой. Я немогла пить такой крепкий чай, мне было от него очень плохо. Меня сразу мутило,и я не понимала, почему другие женщины от него просто балдеют.