Я не могла поверить в то, что у меня началась новая жизнь,потому что это была не жизнь, а просто существование. Тем, кто занимал нижниенары, было хоть немного полегче, а наверху воздух сгустился до вязкости, и мнеказалось, что у меня в любой момент остановится сердце. Я не могла спать поночам, я не могла есть, я не могла разговаривать со своими сокамерницами, и яне могла свыкнуться с мыслью, что могу ко всему этому привыкнуть и будурадоваться крепкому чаю, как радовалась на свободе какому-нибудь дорогомуподарку.

Я смотрела на свое тело, покрытое мелкими язвами, глазами,полными ужаса, и понимала, что это конец. Мои же сокамерницы относились к своимязвам совершенно спокойно, говоря, что они появляются от отсутствия света,воздуха и нормального питания, а также от нервов. Сев на своих нарах, япосмотрела на выкрашенную желтой краской лампочку, затем перевела взгляд наокно с решеткой, на стираные майки, висящие на стоящих в ряд шконках, закрылалицо руками с маленькими язвочками и, попытавшись выдохнуть спертый воздух,громко завыла….

– Люся, ты чего? – услышала вдруг я. Открыв глаза,полные слез, я увидела перед собой Дарью и попыталась вернуться в реальность. АДаша все допытывалась: – Что случилось-то? Я тебя только будить собралась, а тыкак закричишь на всю квартиру! Ты что, плачешь, что ли? Сон плохой приснился?

– Приснился. – Смахнув слезы, я сунула ноги втапочки и сказала тихим голосом: – Если бы ты только знала, что мне приснилось…

– Что?

– Тюрьма. Камера. Господи, Дашка, ты не представляешь,как там страшно. Я все это видела своими глазами.

– Не думай об этом.

– Да ты не понимаешь. Я там была. Я все видела. Этострашная жизнь. Лучше не жить, чем туда попасть. Там же дышать нечем. Таммногие умирают, потому что в питомниках животных лучше содержат, чем людей вкамерах. Как ты думаешь, а к чему мне это снилось?

– Мало ли, что нам может сниться. Мне вот тоже снитсяиногда какая-нибудь чепуха, так что потом не знаешь, что и думать. Если накаждый сон внимание обращать, то голова пойдет кругом, – постараласьуспокоить меня Даша.

– Мне еще такое никогда не снилось.

– Поэтому и забудь.

– Даша, а может, это к тому, что меня и правдапосадят? – Я посмотрела на Дарью глазами, полными слез, и стала нервнокусать пересохшие губы.

– Может, хватит уже? Я из-за тебя всю ночь неспала! – неожиданно взорвалась моя подруга. – Мы в пятом часу легли,а в семь встали. Я тебя поддерживаю, как могу. Можно сказать, что за ушивытаскиваю из того дерьма, в которое ты попала, а ты не ценишь!

– Почему это я не ценю?!

– Потому, что ноешь и ноешь. Ты меня уже своим нытьемзадолбала. На черта я тебя за уши вытаскиваю, если ты сама себя топчешь?!Запомни! Никто не может человеку помочь, если он не хочет помочь себе сам!Лично мне все это надоело!

– Ты о чем? – окончательно растерялась я.

– О твоем нытье. Все, хватит. Иди, сдавайся.

– Как?

– Молча. Иди в отделение милиции с повинной.

– Даша, ты что, совсем рехнулась?!

– Это ты совсем рехнулась! Иди с чистосердечнымпризнанием по поводу того, что ты убила сторожа. Только не забывай, нашадоблестная милиция особо разбираться не будет. Если есть козел отпущения, то ужони на него по полной навешают. Так что убийство шефа тоже на тебя повесят.Давай, вперед и с песней! А я тебя не забуду. Письма, посылки и деньги тебеобеспечены.

Последние Дашкины слова окончательно вывели меня изсостояния равновесия, и я произнесла язвительным тоном:

– Спасибо, Даша. Ты настоящий друг. Я рада, что мнеобеспечены посылки и деньги, тем более что тебе это не в напряг. У тебя опытимеется. Ты же облагораживаешь уже одного зэка. От ребенка лишний кусокоторвешь и на зону перешлешь.

Лицо Дарьи покрылось пунцовой краской. Она нервно заморгалаглазами и, подойдя ко мне вплотную, отвесила мне хорошую пощечину.