— Как ее убили? — поинтересовался я, чтобы отвлечься от головокружения.

— Пока тело осмотрел только местный полицейский эксперт. Павел везет для верности своего судмедэксперта. Предварительное заключение: рана на голове имеет форму задника клюшки для гольфа, и удар был нанесен живой девушке. Плюс множественные посмертные повреждения тела, пробывшего в воде несколько часов и выброшенного на берег большой волной, которая возникла из-за подземных толчков, — ответила Вика, которая тоже напряженно всматривалась в окно.

— А что с остальными?

— Сидят в кутузке, — равнодушно пожала плечами тетка.

— В кутузке?

— А где им еще быть, главным-то подозреваемым? Паша уже летит, мы едем. Но здесь, в Эквадоре, законы почище, чем у нас в России. Паша говорит, что закон тут — это не просто дышло, а самый настоящий резиновый шланг, который может не только выйти там, куда повернули, но еще разок-другой перекрутиться в пути.

Как только мы спустились в равнину, стало заметно жарче, а воздух после высокогорья показался густым и тягучим, как ириска. При каждом вдохе я некоторое время ощущал счастливую наполненность легких, вдыхал полной грудью, никак не мог надышаться и в конце концов так переполнился кислородом, что голова должна была просто лопнуть мыльным пузырем. И было-то неважно, а стало совсем худо. Поскольку мой телефон был принесен в жертву празднику мертвых, читать было не с чего, а успеть за Викой в таком состоянии — это нонсенс, поэтому мне не оставалось ничего другого, как лежать на подголовнике и отгонять мысль о том, что моя черепушка — это полудохлая, умирающая от жажды жаба.

На фоне красот тропического предгорья то и дело мелькали фазенды, ранчо, фермы, небольшие индейские поселки с жилищами из сырцового кирпича и двускатными крышами из веток и листьев пальм. Поселки можно было даже не обозначать специальными знаками, потому что почти у каждого населенного пункта на разделительной полосе стояли мужчины, женщины и дети, которые держали в руках прозрачные пакеты, набитые манго, ананасами, бабако, бананами, клубникой, женщины совали в окна какие-то черные шарики, которые оказались мякотью гуавы, смешанной с шоколадной пастой, — редкостная гадость. В пластиковых бутылках продавали мутный кокосовый сок, в котором плавала стружка от ореха. В общем, торговля на дороге шла бойкая и самая разнообразная.

— Кокосовая вода называется эндосперм, — заметила зачем-то Вика. Видимо, чтение не вызывало у нее большого интереса, раз она успевала отвлекаться на происходящее вокруг.

— Доллара вполне достаточно, но вам это не нужно, — охотно предостерег меня Хорхе, увидев, что я, помня о ценах в Кито, собрался дать продавцам десятидолларовую бумажку за бутылку напитка.

Хорхе вдруг резко затормозил у автомобильной кафешки, которая притаилась в тени гигантской павлиньей пальмы.

— Не покупайте на дороге, это грязно, пойдемте лучше перекусим, — любезно предложил он, приглашая на выход.

— О нет! Я туда не пойду! — вскрикнула Вика, едва только открыв дверь.

Отказ Виктории я понял в ту же секунду, как оказался снаружи, но было уже поздно: развидеть этого я уже не мог. Рядом с машиной для выжимания сока из сахарного тростника располагался самодельный мангал, на нем стройными рядами возлежали длинные деревянные шампуры, на которых, словно преступники на колах, были нанизаны небольшие зверьки, похожие на растолстевших крыс. Я не сразу понял, что это за животные, так как шкуры были ободраны и шерсть оставалась только на голове и шее. Выражения морд у зверьков красноречиво свидетельствовали о том, что обдирали и насаживали на шампуры их еще живыми.

Показав на зверьков, наш провожатый нецензурно выругался, причем сделал это по-русски.

— Что?!

Он повторил более отчетливо, и я смог разобрать, что он произносит слово «куй», а не то, что мне послышалось сначала.

— Мясо морской свинки — одно из любимых лакомств бедных жителей Эквадора, — пояснил Хорхе, кажется, совершенно не понимая моего смущения. — Здесь далеко не все могут позволить себе держать барана или тем более корову. А морские свинки — хорошая альтернатива. У нас это животное называется «куй». В Европе, кстати, большой деликатес. Попробуете?

Мы спрятались за широким гладким светло-коричневым стволом дерева, расцветка которого показалась мне похожей на винную пробку, а форма — на пятистворчатое трюмо, причудливо завернувшееся в пространстве.

— Это бальса, самое легкое дерево на земле, — пояснил Хорхе, а я испытал состояние, близкое к оргазму, потому что жить в этом неименованном мире становилось все сложнее и сложнее. Самое большое напряжение возникало из-за невозможности договориться с поисковыми ресурсами Гугла, что вызывало подобие адреналиновой тоски, проще говоря, банального уныния.

Куя есть я не стал, заказал у толстой коротконогой индианки сок из сахарного тростника, который женщина загрузила в машину, словно поленья в печь, и та с ревом и грохотом пережевала стволы в какие-нибудь тридцать секунд. Хорхе же явно наслаждался, обгладывая своего куя со спины. Во время трапезы голова животного со страдальчески зажмуренными глазами моталась из стороны в сторону, как будто у этой несчастной морской свинки было две жизни и ее не только жарили заживо, но еще и заживо ели. Я постарался не концентрироваться на этом зрелище, в конце концов, обычаи и пищевые традиции в каждой стране свои.

Меж тем Хорхе старался поддержать светскую беседу.

— Я выучил английский язык в Ванкувере, на севере США. Там я жил целый год и получил диплом переводчика, — сказал он и посмотрел на меня выжидательно.

— Здорово, — ответил я на максимальном уровне вежливости, который сумел откалибровать в предложенных обстоятельствах. — Ваш английский намного лучше, чем у всех, кого мы встречали здесь до сих пор.

Хорхе галантно улыбнулся, но, как оказалось, о Ванкувере он сообщил неспроста.

— Я тоже видел снег. Я знаю, что это такое — минус десять и даже минус двадцать градусов, — серьезно заявил наш провожатый. Так вот о чем ты, дружочек! Его все еще волновал вопрос об обогревателе. Я задумался. Сейчас было не до того, но если надо скоротать время, да еще терпеть это варварское мясоедство моего спутника… Вдохновение пришло неожиданно.

— В России, там, где живем мы с Викой, — проговорил я, намеренно соблюдая паузы, — в такую погоду, как зимой в Ванкувере, люди на речку купаться ходят.

Хорхе на несколько секунд застыл с торчащим изо рта зверьком, но я не чувствовал себя обманщиком. Я попросил у него телефон и набрал в интернете словосочетание «крещенское купание», а затем показал картинки. Хорхе недоверчиво разглядывал подборку с фотографиями нашего президента, вылезающего из проруби в одних шортах.

Контраст между палящим солнцем, птичьим гомоном, запахом влажной листвы и сахарного тростника и лицами крещенских купальщиков, ничуть не менее выразительными, чем у морских свинок на колах, сделал свое дело. Я выиграл этот спор.