Добавить тут было нечего, я со вчерашнего дня подозревал неладное. Утро стрелецкой казни, которое описывали айтишники, проснувшиеся не так давно при схожих обстоятельствах, повторилось. Только, в отличие от членов команды, я-то был совершенно не виноват в случившемся. От обиды я чуть не врезал по решетке.

— Погоди-ка, Хорхе, — вдруг осенило меня. — Но ведь листья коки в том виде, в котором их употребляют эквадорцы, — это же не наркотик?!

Хорхе нахмурился.

— Нет, конечно. Но, к сожалению, для теста это безразлично. Это как если бы ты съел булку с маком перед тестом на опиаты.

Наконец-то куски картины того, что произошло вчера, встали на свои места: и быстрое опьянение, и невыносимая головная боль, и сон, похожий на обморок. Виктория права, я умею находить неприятности, причем самые затейливые и экзотические. Попасться в тропическом лесу наркополиции за тайное для себя самого употребление наркотиков — на такое способен не каждый.

— Депортасион, депотрасион, — довольно потирая руки, улыбались захватчики.

— Только не депортация! Это точно не сойдет за форс-мажор!

— Сколько они хотят? — шепотом поинтересовалась Виктория у Хорхе, но тот только закатил глаза.

— Если бы он просто взял их пакет с закладкой, отделались бы пятьюстами долларами. Но за наркотики в крови… да еще у иностранца… В общем, они хотят десять тысяч…

— Десять тысяч долларов! — Виктория закусила губу. — У меня даже в Кито нет такой суммы, не говоря уже о том, чтобы возить такие деньги с собой.

— Что он говорит? — нетерпеливо поинтересовалась тетка, когда один из полицейских начал что-то бухтеть.

Хорхе вслушивался с минуту, а потом выругался по-испански и обратился к нам:

— Они говорят на языке кечуа. По-испански выучили только числительные и несколько слов.

— Так это индейцы? — переспросил я.

— Ну, а кто?

— Те самые, которых не увидишь в Кито и которые живут по своим собственным законам, не обращая внимания на испанские претензии?

— Они самые.

Час от часу не легче!

Посмотрев на них внимательнее, я понял, что Хорхе прав. Здесь, в глубине экваториальных джунглей, проходила своя жизнь, очень мало связанная с той, которую мы видели в Кито или даже в предгорьях Анд. Даже внешне эти люди были совсем не похожи на жителей столицы.

Один полицейский был круглый, с короткими руками и ногами, и фигурой напоминал черепаху, которую поставили горизонтально. Сходства с черепахой добавляли кругленькие, немного навыкате, глаза. Второй был значительно стройнее, тоже с абсолютно круглым рябым лицом, похожим на хорошо прожаренный блин, и неестественно тонким для такого лица носом, больше напоминавшим птичий клюв. Роста оба были небольшого, приблизительно мне по плечо, но оба приземистые, коренастые и, как я уже успел убедиться, очень сильные.

— Они говорят, что так дорого, потому что они рискуют, а за чистую наркоисторию в других отделениях взяли бы гораздо дороже, — наконец разобрал Хорхе то, что говорили индейцы. Как выяснилось, у нашего рантье все-таки отыскались индейские корни, и в детстве он даже немного говорил на кечуа.

Виктория слушала молча, с видом покорным и даже обреченным, но слово «наркоистория» Хорхе произнес совершенно напрасно, потому что тут мою тетку вдруг взорвало просто вулканически.

— Слышишь, ты, любитель карнавалов и голых сисек! — Она подошла к решетке и попыталась схватить меня за руку, но я отскочил. — У тебя теперь есть наркоистория! Поздравляю!

Она вылетела из сарая на улицу, а мне захотелось согнуться в три погибели, спрятать голову между коленями и так остаться навсегда. Запах сырой влажной земли, пропитанной мочой и потом, напоминал, на какое дно жизни может в любую минуту опуститься человек, ничего не замышлявший, никому не желавший навредить. Было стыдно аж до мелкой холодной дрожи. Грамматика чувств работала. Чувство стыда даже на экваторе похоже на ощущение от пронизывающего до самых костей мороза.

Хорхе молчал, но было и так очевидно, что с Викторией он полностью согласен.

Прошло около получаса. Виктория уже отгремела, погода, которая с начала нашего путешествия совсем не радовала, заметно улучшилась, предзакатное солнце улыбалось спокойно и безмятежно, а Хорхе удалось сторговаться с полицейскими и снизить сумму в два раза. Однако пяти тысяч долларов у нас с собой тоже не оказалось.

Вот это, наверное, и значило — жить на вулкане. В любой момент все может измениться в любую сторону. Видимо, я уже начал проникаться идеей существования здесь и сейчас, потому что самое острое мое сожаление было направлено не на вчерашнюю глупую пьянку и даже не на тот факт, что сегодня я попался индейцам-полицейским, а только на то, что я побрезговал куем на предыдущей стоянке. Есть хотелось нечеловечески.

— Мы доедем до гольф-клуба и попросим у Паши денег, — сказала Вика, заходя в сарай-участок. — Я не могу до него дозвониться, хотя они уже должны были приземлиться. Не понимаю, что там у них стряслось, но доехать до Паши — это наш единственный шанс вытащить тебя отсюда.

Толстый мужик в грязной майке за стойкой приоткрыл один глаз и посмотрел так, как будто что-то понял из ее речи. Во всяком случае, закивал он одобрительно. Когда речь шла о деньгах, эти вымогатели понимали, видимо, на любом языке, даже на русском.

— Мы не доехали какой-то час, — успокоил меня Хорхе. — Даже меньше. Мы поедем очень быстро. Часа через два вернемся за тобой.

Под ложечкой екнуло. Я представил себе, что здесь будет, когда стемнеет. Светлого времени суток оставалось максимум на полчаса, но делать было нечего.

— Оставь хотя бы компьютер, — попросил я Вику.

— Интернета же нет, — пожала плечами тетка.

— Я хотя бы почитаю, — ответил я и понял, что готов предательски расплакаться.

Наверное, вид у меня был самый что ни на есть убогий, потому что Виктория молча сходила в машину и принесла свою святая святых.

Дежурный нехотя открыл мою клетку. Следом за ноутом Хорхе сунул в камеру табурет. Охранник грозно глянул, лязгнул ключом о замок, но промолчал, и табурет остался у меня.

Зачем они закрывают здесь невиновных людей, я уже понял: кто-то должен поддерживать этот сарай изнутри, а то рухнет основа эквадорской полиции и, не дай бог, государственности. Одна из досок отошла, и в образовавшуюся дыру свободно могла бы проползти змея или еще какая небольшая тропическая тварь, все многообразие которых даже вспоминать не хотелось. Убедившись, что толстый мужик не обращает на меня внимания, я поставил табурет у самой решетки и сел лицом к этой дыре, которая, по всей видимости, и являлась надмирной данностью этого места, его сутью и сущностью. Все остальное: сарай, заправка, деревня, банановая плантация, сами полицейские — наросли уже впоследствии и являлись вторичными элементами. Скоро я забуду это место, как страшный сон, мысленно уверял я себя.