Эмили, – например, как Скунс ошибочно принял меня за мальчика, а также кое-что из тех историй, которые поведала мне Керри во время больших перемен. Мне казалось, что если мне удастся заставить Доминика поверить, что я постепенно приживаюсь в «Короле Генрихе», он несколько смягчит свое отношение к этой школе.

Только ничего у меня не получилось.

– Там нездоровая атмосфера, – упрямо твердил Доминик. – Да и вообще ни к чему тебе работать в бывшей школе Конрада. Это неизбежно будет вызывать у тебя всякие печальные воспоминания.

– Да нет, что ты! – Я, конечно же, лгала, зная, что, если все ему расскажу, он еще больше станет беспокоиться. Доминику всегда хотелось меня защищать, все равно от чего. Я была значительно моложе, и ему порой казалось, что я все еще ребенок. Для него не имело значения, что у меня уже есть собственный ребенок, как не имело значения и то, что я сумела выжить, хотя мне пришлось весьма нелегко. Он продолжал считать меня хрупкой и беззащитной, а я вовсе такой не была – во всяком случае, не была настолько уязвимой, как ему казалось. Да и те воспоминания не были на самом деле такими уж печальными. Просто я чувствовала, что там, в «Короле Генрихе», есть именно то, что мне нужно, чтобы наконец дать Конраду покой. Вот только сумею ли я это найти?

Доминика, однако, мои доводы совершенно не убеждали. Он не скрывал, что считает мой выбор места работы неправильным, и к концу моей второй недели в «Короле Генрихе» его неодобрение стало настолько агрессивным, что начало меня тяготить. Сколько бы я ни старалась рассказывать о своей новой работе весело и легко, он всегда вопреки собственному добродушию выискивал в моих рассказах нечто негативное. Иной раз, войдя в дом, я слышала, как он с кем-то тихо разговаривает по телефону, но при виде меня сразу же меняет тон и начинает говорить громко и весело. Я знала, конечно, что у него очень близкие отношения с родителями и сестрами. С сестрами он разговаривал по телефону особенно часто. Но мне было интересно одно: что именно рассказывает им он о наших семейных проблемах. А тут еще вдобавок ко всему Эмили завела себе нового воображаемого дружка, которого упорно продолжала называть Конрад.

Конрад хочет на завтрак оладьи. Конрад не любит брокколи. Не мешай, мы с Конрадом играем у меня в комнате в куклы. Просто у нее сейчас такой период, уговаривала я себя. У многих детей появляются воображаемые друзья, и причины для этого могут быть самыми различными и вполне безобидными. Но вряд ли стоит говорить, что Доминик, разумеется, и в этом тоже винил мою новую работу. Поведение Эмили, твердил он, – это классический крик о помощи ребенка, которому явно недостает внимания.

– Она сейчас в таком возрасте, когда ей абсолютно необходима стабильность, – заявил он как-то раз, когда я особенно поздно вернулась домой. – И мне очень не нравится, что девочка так много времени проводит в одиночестве. Вспомни ту картинку, которую она нарисовала в школе. А теперь еще этот Конрад появился…

– В той картинке не было ничего особенного, Дом.

– Но я же видел, как сильно она тебя напугала.

– Нисколько она меня не напугала. Я просто очень удивилась, только и всего. По-моему, это означает лишь одно: нам нужно быть осторожней, когда мы ведем разговоры в ее присутствии. Именно поэтому я и перестала водить ее в гости к моим родителям, которые об осторожности и не думают. Именно у них она, должно быть, и подцепила имя «Конрад». И потом, у многих детей есть воображаемые друзья. В этом ничего необычного нет.

Доминик с сомнением посмотрел на меня:

– Ты стала другой с тех пор, как начала там работать. Отдалилась от нас. Совсем не спишь. Чем-то все время озабочена. Ложишься каждую ночь не раньше трех.

– Во-первых, ты явно преувеличиваешь, Дом. А во-вторых, я же должна подготовиться к урокам, написать планы.

– По-моему, ты говорила, что планы уроков имеются на кафедре.

– Имеются, но… – Я умолкла, вдруг почувствовав раздражение. – Доминик, как ты не понимаешь! Ведь французский – для меня не основной предмет. И мне приходится заранее читать и прорабатывать подготовленные кем-то тексты. Должна же я знать, как мне их использовать в классе. Я не могу просто прийти на урок и начать тему, откуда вздумается, как это делаешь ты.

– Я же всего лишь «саннибэнкер», не так ли? Самый обыкновенный ворчун, вооруженный мастихином.

– Я же совсем не это имела в виду!

Он отвернулся.

– Вот так это обычно и начинается, – сказал он с горечью, и его тринидадский акцент – который большую часть времени дремлет и лишь иногда выныривает на поверхность, если Дом чем-то расстроен или возбужден, – вдруг стал слышен на редкость отчетливо. – Побудешь среди этих ублюдков в докторских мантиях и с оксфордскими дипломами в загашнике и очень скоро начнешь чувствовать себя там как дома!

– Ну что за чушь! – возмутилась я. – Я вовсе не собираюсь меняться.

– Правда? – Доминик снова повернулся ко мне, и в его темных глазах вспыхнул гнев. – То-то после первого же дня в этой школе ты перестала носить свой брючный костюм. Наверняка кто-то из этих старых снобов сказал тебе, что у них такое не носят!

Я почувствовала, как к щекам моим прилила жаркая кровь.

– Я просто пытаюсь как-то приспособиться к их обычаям, Дом.

Он рассмеялся, но смех его звучал вовсе не зло.

– Ты же просто сама себя уговариваешь, – сказал он. – А на самом деле изо всех сил стараешься стать там невидимкой. Надеешься, что если будешь следовать их правилам и подчиняться их требованиям, они все-таки когда-нибудь тебя примут? Ну, так послушайся моего совета, Бекс, ибо кое-кто из нас уже успел получить этот урок и дорого за него заплатил. Колышек с квадратным сечением просто так в круглое отверстие ни за что не вобьешь.

Той ночью, пока Доминик спал рядом со мной, я все обдумывала эти его слова. По крайней мере, он прав в одном: колышек с квадратным сечением просто так в круглое отверстие не вобьешь. И Керри – живое тому доказательство, хотя она-то за минувшие двадцать с лишним лет давно уже выплатила этой школе все свои долги. А мне, такой молодой, нечего и надеяться, что я сумею как-то изменить форму существования «Короля Генриха». И, скажите на милость, какие улики, связанные с исчезновением моего брата, я рассчитываю там обнаружить после стольких-то лет?

Уснуть мне так и не удалось, и в итоге часа в два я встала, спустилась на кухню и заварила себе травяной чай. В доме царила тишина; даже из водопроводных труб не доносилось ни звука. Я