я на его месте, я бы наслаждался ее выходками и ее разрушительным влиянием, но мы с Эриком никогда не сходились во взглядах на вопрос ниспровержения власти. Таким Твидовым Пиджакам, как я, в общем, свойственна лояльность, но им обычно не хватает амбиций; а у Эрика амбиций всегда хватало, он стремился стать настоящим Офисным Костюмом, но ему, как и уже упомянутому мною ученику вампира, никогда не удавалось добиться, чтобы его приняли в члены братства – максимум в посвященные. «Сент-Освальдз» оказался к нему более благосклонен, и прежде всего потому – я говорю это с самой искренней лояльностью и любовью, – что никогда не был действительно первоклассным учебным заведением. Уж я-то имею полное право так говорить, хотя никогда бы не позволил аутсайдеру так отзываться о моей школе. И то, что Ла Бакфаст в итоге стала директором именно в «Сент-Освальдз», а не в «Короле Генрихе», как раз и свидетельствует об имеющихся между ними различиях. Не то чтобы у меня возникали какие-то сомнения в способностях и энергичности Ла Бакфаст, а также в ее умении многое предвидеть; просто дело в том, что ей было бы куда труднее отыскать путь к вершине, работая в «Короле Генрихе» и пытаясь пробраться между скопившимися там пластами старинных денежных средств, старинных традиций и старинного академического превосходства. А впрочем, я уже начинаю думать, что эта женщина способна на все. И пока я со все возрастающими нетерпением и тоской жду вердикта своего врача, поддерживают меня только ее визиты. Да, ее визиты и то окно в прошлое, которое распахивают передо мной ее рассказы – мне ведь и самому все чаще хочется отворить это окно.

– Не льстите себе, – говорит она, остужая мое чрезмерное беспокойство насчет моих «пропавших» уроков, насчет моих нынешних учеников, насчет «Броди Бойз», но более всего той ситуации, что может сложиться в связи со строительством Дома Гундерсона. – Незаменимых нет. Сосредоточьтесь на своем выздоровлении, Рой, и позвольте школе «Сент-Освальдз» самой о себе позаботиться.

Я прекрасно все понимаю, возражаю я, но я пропустил максимум полдюжины дней за более чем тридцать пять лет работы в этой школе, и почти все эти дни пришлись на последнюю неделю. Да мало ли какие злодейства могли за это время случиться у меня на Колокольне? В мой класс могли снова втащить те ужасные новые столы с пластиковым покрытием; мои, разумеется, уже засохшие, растения заменили совсем другими, хотя и живыми; на уроках меня подменяет Береговая Сирена или, хуже того, доктор Дивайн…

Он, кстати, вчера ко мне заходил. И я, надо сказать, был весьма удивлен, хотя в последние месяцы отношения у нас не столь холодные, как прежде. Но мне никогда и в голову не приходило, что Зелен-Виноград, он же доктор Дивайн, способен навестить отсутствующего на работе коллегу. Ему скорее свойственно воспользоваться моей временной нетрудоспособностью и прибрать к рукам мой кабинет. И вообще доктор Дивайн давно уже ведет кампанию за удаление латыни из школьного расписания, и нас на короткое время объединила лишь наша с ним общая неприязнь к директору Харрингтону, объявившемуся у нас в прошлом году и вскоре исчезнувшему. А теперь Дивайн опять стал прежним: – колючим, официальным словом, настоящим Офисным Костюмом. Ах, да ладно. Времена меняются. Tempora mutantur… Ну и так далее.

А ко мне Дивайн заглянул по пути с работы домой, потому что в руках у него по-прежнему был его знаменитый портфель. Он, как всегда, в высшей степени кратко и не без язвительности со мной поздоровался:

– Ну что, Стрейтли, вы еще живы?

Я чуть приподнял бровь, изображая удивление:

– По всей очевидности.

Он несколько раз прерывисто фыркнул, что в его, так сказать, назальном репертуаре обычно означает неодобрение.

– Перетрудились, наверное? То-то мне казалось, что вы в последнее время выглядели каким-то изможденным. Но если вы и впредь будете настаивать на единоличном руководстве кафедрой, одновременно предпринимая попытки удержать неумолимый вал прогресса…

– Это чисто медицинская предосторожность, – прервал его я. – Через день-два я снова буду на своем рабочем месте.

Он снова презрительно фыркнул.

– Ну вы очень-то назад не рвитесь. Вы ведь все-таки уже немолоды, знаете ли. И силы у вас не те, что когда-то.

– Я знаю, что вы плохой математик, Дивайн. А впрочем, все мы уже немолоды. – Черт бы его побрал, этого типа! Он ведь совсем немного меня моложе. Однако тот факт, что по уик-эндам он все еще порой играет в бадминтон (да и жена у него относительно молодая), похоже, внушил ему мысль, что по сравнению со мной он почти юноша. – Кстати, кто там меня замещает? – сердито поинтересовался я. – Только не говорите, что именно вам пришлось для разнообразия немного возобновить педагогическую практику.

Дивайн опять задергал носом, захрюкал и наконец сказал, невольно повторив слова Ла Бакфаст:

– Не льстите себе, Стрейтли. Занятия в школе не только не остановятся из-за того, что несколько классов пропустят уроки латыни, но и ученики этого попросту не заметят. На самом деле они, пожалуй, даже обрадуются, ибо у них появится дополнительное свободное время, которое можно с пользой потратить на что-то другое.

– На что-то другое?

– Ну если в школе нет других преподавателей классических языков…

– Но я же послал туда план уроков на целую неделю! И рассчитывал, что тот, кто будет меня замещать, моими планами воспользуется. И нечего протаскивать на мои уроки дополнительные занятия французским или немецким! Ясно вам, Дивайн?

Он скорчил рожу.

– И вечно вы драматизируете, Стрейтли. Вам, наверное, и в голову прийти не могло, что ваши коллеги способны просто о вас беспокоиться?

– Какие еще коллеги?

– Да любые! – И нос Дивайна слегка порозовел. – Вы ведь один из самых старых сотрудников нашего коллектива. И, естественно, ваши коллеги не могут не испытывать беспокойства, когда вы вдруг заболели.

Я улыбнулся:

– Я и не знал, что вам это небезразлично. Может быть, пройдете, выпьете чашку чая?

Он фыркнул.

– Нет уж, спасибо. Чай я пить не буду, но я подумал, что вас, может быть, немного порадует вот это. – Он вытащил из портфеля и вручил мне коробочку шоколадок «Блэк Мэджик», завернутую в целлофан и перевязанную красным бантом, под которым виднелась его карточка. На ней своим нервным почерком он написал:

Рой,

поправляйтесь скорей.

– Но зачем же вы… Спасибо, доктор Дивайн! – Я был тронут до глубины души.

А он в последний раз прерывисто фыркнул и заявил:

– По-моему, после стольких-то лет можно было бы, наверное, и на имена перейти.

Я был настолько поражен, что чуть не лишился дара речи. Перейти на имена? Я что-то пробормотал в знак согласия, но, если честно, я уж и не помнил, а знал ли я хоть когда-нибудь его настоящее имя – для меня он всегда был и будет Зелен-Виноград.

Итак,