Через месяц Маруся стала потихоньку в новый дом наведываться – приберет, борща наварит, с новой мягкой мебели пыль соберет, а на ночь снова-таки в старую хату.

– Упадешь, если вот так все время туда-сюда бегать будешь. – Надоели Лешке женины причуды. Месяц прошел, погрустила и хватит. Нужно дальше жить.

– В маминой хате и машинка швейная, и Юрочку в детский сад удобно водить, и видно его из окна. Если что случится – за миг добегу, – возражала она. – Все равно тебя в новом доме до ночи нет, так чего мне там пропадать?

Лешка затылок почесал и обязательно бы нашел аргумент в пользу нового дома, да с улицы уже водитель зовет:

– Алексей батькович! В конторе звеньевые собрались. Вы ж сами приказали…

– Ё-моё… – на жену рукой махнул и побежал.

И зачем после этого Марусе в новом доме сидеть?

Немца после Орысиной смерти только издали видела. Сядет на лавке около своей хаты, «Пегас» закурит и смотрит в землю.

– Не нужен ты мне теперь, немец, – прошепчет. – Ушла мама, словно счастье вслед за собой вымела дочиста.

А намысто все равно к груди прижимает и прислушивается, будто должно оно ей такой сердечный совет дать, что враз глаза откроются. Молчит намысто, или это Маруся глухой стала? Время взялось раны лечить – то Юрочкиным смехом развеселит, то над новым платьем для соседки так заставит попотеть, что все плохие мысли выветриваются. А то бабы новость принесут.

– Маруся! Слыхала? Говорят, немцева Татьянка двойню родила. Девочек. Так немец ее чуть из дома не выгнал. Вот такой подлый человек! Вот такая гнилая натура! Слыхала?

Осенью Татьянка снова быстро и почти без боли родила двух девочек-близняшек. Просто в Барбуляковой хате и родила. И чудо! – одна беленькая, аж рыжая, вторая черненькая и – прости Господи – горбоносая. Немец из бригады домой пришел, равнодушным оком на младенцев глянул.

– А… Уже и выскочили.

– Степан… Я понимаю… Столько девок в хате… Караул! – посочувствовал Татьянкин отец Тарас Петрович и предложил: – Хочешь, в загончик сбегаем? У меня там заначка имеется… На случай всяких жизненных трагедий.

– Сами туда идите. И жену свою с собой прихватите, – глухо ответил немец, и как Татьянкина мать ни хотела рядом с внучками остаться, перечить после этих слов не посмела, молча вымелась.

Остались одни в хате. Пятилетняя Ларочка с малышками возится. Татьянка, как истукан, сидит и знай головой качает. Степка напротив нее сел.

– Что, жена, делать будем?

Татьянке – дурное в голову. Глаза вытаращила, губы копытом выкрутила.

– А что делать? Наштамповал мне девок, еще и спрашивает? – окрысилась.

– Да ты совсем дурная… – удивился немец.

– Я дурная? Это ты дурак и уже помрешь дураком! – разошлась. – Твои девки! Твои, так и знай!

– И каким же таким ветром мои?

– А спал! Спал, как мертвый, а я под тебя подлезла… Пощекотала, ты и восстал, как из пепла, а глаз не открыл. Навалился на меня, все сделал, аж меж ногами потекло. Вот так-то, Степочка!

– Вот ты как заговорила. – Глаза под очками прищурил, встал тяжело. – Да я не то что во сне, я даже под наркозом к тебе на километр не подошел бы, коза драная!

– Что?! – Подскочила, трясется. – Быдло колхозное! Деревенщина! Это я «коза драная»? Да у меня такие мужчины были… Начальство! Тебе и не снилось!

– Так и катись к своему начальству! А Лара со мной останется, чтоб не научилась у тебя паскудству!

Маленькая Ларка от младенцев оторвалась и сказала родителям серьезно:

– Я с сестричками быть хочу!

Немец плюнул, схватил «Пегас» и выскочил из хаты. Через минуту Татьянка рядом с ним на лавку уселась.

– Степочка! Прости меня за все. Ларочкой клянусь, никогда тебе не изменю. Что хочешь делать буду, но прощение твое заслужу. Что-то такое придумаю, чтобы тебе ничего глаз не мозолило.

– Да ты у нас на выдумки горазда, – ответил и только назавтра понял, что имела в виду библиотекарша.

На следующий день домой поздно вернулся. В бригаде мужики зацепили немца и потянули в сельпо, казенки накупили и устроились «обмывать» немцевых близняшек за конторой, где еще Старостенко ради какой-то причуды приказал поставить удобные деревянные столы с лавками.

– Давай имена им придумаем, – предложил немцу тракторист Славка. – Мы не алкоголики тут – просто так напиваться. Кто-то из баб прицепится, а мы им – хлоп! Пошли вон! Мы тут как раз над именами мучаемся!

– Хорошо, что девок две штуки, – сказал беззубый дед Нечай, которого давно на пенсию выгнали, а он все равно каждый день в бригаде топтался.

– Почему? – спросил хмурый Степка.

– Долго пить можно…

Дед Нечай не зря жизнь прожил, знал, что говорил, потому что уже и собаки ракитнянские лаять бросили, а за конторой – все разговоры.

– Дуся и Люся! – постановил Славка.

– Глупости! – шатался дед Нечай. – Рита и Вита.

– Хоть Белка и Стрелка, – подвел черту немец, встал тяжело, очки поправил. – Хорошо…

– Что «хорошо»? – не понял Славка.

– Хорошо, что хоть вам от того хорошо, – ответил немец и пошел прочь. И не поблагодарил даже добрых людей, которые целый вечер ради него мучились, имена выдумывали, и вообще – страдали и радовались за него.

– Вот немчура! – обиделся дед Нечай.

Степка вошел в хату и первое, что увидел, – заплаканные Ларочкины глазки.

– А почему ты не спишь? – спросил. – Маленьким девочкам давно пора спать.

Ларочка увидела отца, разрыдалась пуще прежнего и бросилась к нему.

– Папа! Нет у меня сестричек…

– Как это? – удивился немец. – Назад в мамку заскочили?

– Померли, померли… – сильнее заплакала дочка.

– Как это? – растерялся немец. – А мать где?

– Плачет в спальне… – захлебывалась рыжая Ларочка.

У немца – сердце в пятки. Протрезвел, словно кто его головой в колодец. Дочку бережно в сторону – и в спальню. Вошел, сердце колотится, слово молвить боится. «Да как же это? – мысли как мошкара. – За что? Хоть и чужие, а невинные… Их, бедолаг, никто не спросил, нужны ли они тут кому-то. Выскочили себе и жить хотят. Как это?»

Татьянка сидела на краю кровати. Ночная сорочка незнакомая. Новая, не иначе. Под ноги себе смотрит. Не плачет.

– Дети где? – прохрипел немец. Оглянулся, словно библиотекарша пошутила и просто спрятала где-то детей, чтоб ему нервы пощекотать.

– Утром… черненькая вдруг трястись стала… Испугалась я… Очень… – Татьянка говорила, словно куски от немцева сердца отрывала. – Собралась… В город поехала… Там врачи… Там же медицина… Лучше… Туда… А им все хуже…