Безумный узник Петропавловки был, кажется, единственным гражданином империи, которого боялся император. По всему выходило, что Батеньков сидит ни за что. На Сенатской не был, оружия в руках не держал, солдат не агитировал. Николай хотел освободить Гавриила, но не мог. Сиделец регулярно посылал самодержцу новые стихи о необходимости цареубийства. Мистическая бомбардировка Зимнего дворца из Петропавловской крепости продолжалась двадцать лет. А затем внезапно прекратилась. Заключенный написал в дневнике: «Божественный план исполнен, пора выходить». И вышел, буквально через неделю. Уехал в Томск, где заново учился говорить. Дождался там самоубийства Николая, который, после Крыма, наконец-то понял, о чем были эти записки сумасшедшего.

Наивная советская власть установила Батенькову памятник. В центре Томска, неподалеку от того места, где они со Сперанским проводили заседания ложи «Розовый восток».

Пройдет несколько лет, и, подражая Льву Толстому, я буду сдавать в «Букинист» собрание его сочинений. Тогда вспомню наши домашние семинары веселой науки, а выйдя из магазина на площадь Батенькова, остановлюсь перед памятником, чтобы в который раз услышать странную фразу: здесь все не так, как на самом деле. Она всегда здесь звучит. Эти слова, как воробьи, скачут по площади, заключенной в кольцо трамвайной линии, скачут и чирикают: здесь все не так, как на самом деле.

«Здесь все не так, как на самом деле», – повторяла она глухо, словно репродуктор с другого берега Леты. В последние дни своей жизни она много разговаривала с больничным потолком. В тот пограничный год, когда пошляки дважды отпраздновали приход третьего тысячелетия. Но Галину уже не интересовали наши новости. Ее мысли плутали далеко. Руки обирали одеяло в поисках невидимого.

– Бабушка, посмотри на меня. Ты здесь? – спрашивал я.

– Горький, горький шоколад! – жаловалась она.

Я подносил к ее рту пластиковый клапан кружки-поилки. Всасывая воду, она по-младенчески чмокала. Тонкая струйка бежала по бороздке морщины на подбородке. Вода ненадолго прибавляла сил. Торопясь что-то рассказать, Галина выталкивала из себя слова, но смысл за ними не успевал.

Делать было нечего. Только сидеть и связывать обрывки фраз в подобие текста. Есть такие места, где ничего не поделаешь. Больничные палаты. Их часто показывают в сериалах, чтобы потянуть время.

Палата состояла из двух коек и вялой претензии на уют. Телевизор в углу, серое алоэ на окне, вентилятор под потолком создавали атмосферу «повышенной комфортности». Дверь запиралась изнутри, но приватность не приветствовалась в этом заведении. Больничный персонал ненавидел персональные палаты. Кто-то все время ломился в дверь по нелепым поводам.

Час назад приходила сестра в белом халате с карандашиком смерти в руке. Пробурчала: «ГдездесьИнкаЗайцева». Я ответил, что никакой Инки нет, видите – вторая кровать пустует. Женщина покрутила у виска пальцем, хмыкнула, присела на корточки и, стремительно перемещаясь боком, словно бешеный краб, очертила пространство по периметру комнаты. Удалилась довольная. Через несколько минут из щели между полом и плинтусом полезли тараканы. Реплика сестры была не вопросом, а объявлением войны: «Дезинсектизация».

Они появлялись на свет безо всякого желания. Страдальчески шатаясь, ковыляли на середину комнаты, к центру магического круга, нарисованного медработницей, падали и умирали, дергая лапками.

Лечащий врач, заглянувший проведать Галину, был в шоке. Обещал разобраться и наказать. Хотелось ответить: помилуйте, доктор, вы такой солидный, наверняка маститый, возможно, даже светило. Неужели вы до сих пор не разобрались в человеческой природе? Всего два слова: смертная зависть. С этим ничего не поделаешь. Это само по себе наказание. Разумеется, он все понимал, а возмущался просто так, из вежливости. Старинный знакомый Галины. Лет сорок назад она была членом приемной комиссии и произвела на доктора, в то время зеленого абитуриента, неизгладимое впечатление. Как она говорила! Чистый русский язык журчал у нее на устах.

Доктор ударился в воспоминания. Они встречались и позже, в конце эпохи ГБ, на борту «Михаила Лермонтова». Отважные мореплаватели, немногие избранные, вошедшие в ковчег. Вы, конечно, знаете, что Европу тогда разделяла стена. Да, я помню – соцлагерь, капстраны. Все мы страшно робели. Перед выездом нас учили делать вид, что мы не хотим джинсов, устриц, коньяка, туалетной бумаги, фирменных пластинок, видеомагнитофонов, эротических журналов, жевательной резинки, американских сигарет, продажной любви и немецкого пива. Представляете? Мы не могли хотеть даже пива. По этому поводу Галина Алексеевна цитировала стихи запрещенного поэта: ни съесть, ни выпить, ни поцеловать. Миновать супермаркет с гордым видом диалектического материалиста. Держать марку, что бы это ни значило. Разумеется, не у всех получалось, некоторые кидались к витринам, как дети, с цепи сорвавшись, ели глазами вещи, глазели на путан. Некоторые, многие, почти все, но только не ваша бабушка. Она прогуливалась по Пикадилли, как королева. И по Елисейским полям она шла, как будто там родилась. Галина Алексеевна рассказывала нам обо всем, что мы видели. От нее я узнал, что Елисейские поля – это Элизиум, страна мертвых душ. Очень жаль сейчас видеть нашу дорогую учительницу в таком положении. На полпути к Элизиуму. Но мы всё сделаем, чтобы ей помочь. Поднимем с кровати. Поставим на ноги. Я вежливо кивал. Еще одно пустое обещание. Да, конечно, пожалуйста, вы уж постарайтесь.

Доктора потянуло на философию. Известна ли вам, молодой человек, китайская мудрость: «Нет болезней – мало жить, есть болезни – долго жить»? Нет, такая поговорка мне не известна. Но бабушка, сколько ее помню, всегда лечилась от нескольких хронических болезней, которые атаковали ее здоровье с разных сторон, как гвардейцы кардинала. В детстве я думал о ней как о реинкарнации Д’Артаньяна. Словно мушкетер, она дня не могла прожить без стычки с врагами: диабет, гипертония, мигрень, гастрит, малокровие, подагра. Но каждый раз она выходила победителем. Се ля ви!

Лечащий тихонько рассмеялся. Се ля ви! Между прочим, неглупое сравнение, я вам скажу. Регулярные недомогания закаляют иммунную систему. В борьбе с хворями организм крепнет. С другой стороны, болезнь – это приключение. Никогда не знаешь, чем оно закончится. Даже банальное ОРЗ/ОРВ может отрикошетить на жизненно важные органы. Оборвать, так сказать, нужные ниточки. Поэтому непредсказуемости болезни мы должны противопоставить планомерность лечения. О да! В этом она знала толк. Бабушка делала это красиво. Доктор приподнял бровь. Я объяснил: домашняя аптечка Галины Алексеевны напоминала палитру жизнерадостного импрессиониста. Мане или Моне. Вы должны были видеть их картины во время круиза. Помните музей Оранжери? Это в Париже, рядом с Лувром. Если идти через Тюильри в направлении Согласия, то придете прямо ко входу в музей. Доктор улыбнулся. Почему импрессионисты? Да потому что лекарства в ее аптечке были настоящие, импортного производства, яркие и сочные. У нас таких не делают. Я уверен, что цвет таблеток имеет значение. Врач, прописывающий скучные белые пилюли, просто зануда, который не может добавить красок в жизнь пациента.