В бабушкином изложении это был водевиль. Лопоухий Валера постоянно забывал в кают-компании свой портфель. Любопытная Галина сунула нос внутрь и обнаружила там настоящий черный пистолет. Интересно, в кого на борту круизного лайнера должен был стрелять юноша, делающий жизнь с Дзержинского?

– Я пришла к выводу, что мальчику дали пистолет с одним патроном, – шутила Галина.

Жизнь маскировалась под анекдот. Своих узнавали по цитатам, которые кишели в речи, как муравьи на языке дохлой собаки. Такой язык не годится для описания жизни. А другого не было. Неописуемая жизнь била ключом между строк худлита. В письмах на нее иногда жаловались, но осторожно, не доверяя почте. Всю правду рассказывали только доносчики. Для выражения чувств не хватало слов. Говорить о высоком было смешно, об интимном – стыдно. Внутренний цензор безжалостно вычеркивал душу и жопу.

Поэтому душу не упоминали совсем, а жопу обозначали буквой Ж. Гинеколог Магинура Хасановна, многолетняя участница нашего пира, любила повторять «вот такая жэ…». Реплика относилась и к женской фигуре, и к обстоятельствам жизни. О своих гинеколог высказывалась лаконично: «У меня была история с географией». И всё. Больше ни слова. Хотя нет, упоминался мимоходом Старый Крым, другая планета, на которой гинеколог родилась так давно, что ее метрика не сохранилась в местном архиве после телепортации крымских татар на сибирскую землю.

Используя этот факт, она с удовольствием молодела после каждой смены паспорта. Выходя замуж, всегда меняла фамилию и возраст. Мужья ею гордились, потому что гинеколог не увядала, сохраняя необыкновенную консервированную красоту, особенно заметную на фотографиях. Рядом со сверстниками она выглядела чьей-то дочерью, затесавшейся в родительскую компанию. Если не присматриваться. Плюс косметика, которую ей подгоняли номенклатурные жены. Так что Ж у нее была очень даже ничего. Отличная Ж! И никакого желания вспоминать прошлое.

До девяти примерно лет я был вундеркиндом, знающим наизусть повести Александра Грина. Сейчас не помню ни строчки, а тогда, услышав про Старый Крым, взволнованно закричал «Гель-Гью» и страшно удивился, когда Магинура не отреагировала.

– Гель-Гью! – повторил я, подозревая, что эта красивая статуя может быть глуховата. – Город, который построил Грин в вашем Старом Крыму.

– Он такой старый. Наверное, его уже нет, – рассеянно ответила гинеколог и вдруг оживилась, потирая руки: – Давненько мы подъевреивали эту рыбку!

– Дедушка вынес из кухни блюдо с фаршированной щукой.

– Как вы сказали? – удивился я.

– А ты не знаешь, как один человек сказал «жид» и его посадили на пятнадцать суток? После этого он стал культурным и всегда говорил только «еврей».

– Анна Константиновна, чему вы учите ребенка! – засмеялась бабушка. – Он еще мал для таких анекдотов.

А то я их не знал! Первый анекдот, услышанный в детском саду, был политическим:

Хорошо быть шутником – выкупаешь безопасность. Жаль, что смешных историй не хватало, как и всего остального. Каждую повторяли тысячу и один раз. При этом в голосах рассказчиков звучали вибрации нервного смеха уцелевших.

Задолго до того, как садист Шрёдингер запер кота в ящике с цианидом, наши люди отлично понимали квантовую мудрость: кто угодно может быть ни жив ни мертв на протяжении десяти и более лет.

Голосом поколения служила Фаина Раневская, женщина-катастрофа. Муля, не нервируй меня. Взрослые повторяли эту фразу по всякому поводу и смеялись до слез. Над чем? Тогда я не понимал. Сейчас тем более не понимаю. Подтекст улетучился, а контекст остался в том сортире, где подтирались газетами.

В конце семидесятых Рабинович превратился в канадскую муку и новозеландское масло. Советская власть с голодухи прикинулась мирным атомом.

Об этом часто говорили на пиру. Не о поправке Джексона – Вэника, а о том, как трудно достать шпроты и 35-процентные сливки. Галина в таких случаях хвасталась, что умеет сама сбивать сливки из деревенского молока. Сидевшая напротив Магинура вспоминала смешную историю о Рабиновиче, втором муже, который вез из Москвы торт-мороженое для новогоднего застолья.

– Во Внуково задержали вылет, и мороженое начало таять. Рабинович бегал вокруг аэропорта по морозу, чтобы спасти тортик. Температура минус двадцать, представляете? Он шесть часов провел на улице с этой коробкой, железный мужчина!

– В Тель-Авиве такой номер не пройдет, – шутил дедушка.

– Дима! – вздыхала бабушка, делая глазами особые укоризненные движения.

Дед умолкал. Тема затухала. Позднее я узнал, что гинеколог развелась со своим Рабиновичем за несколько лет до его эмиграции, так что на ее карьере это никак не отразилось. Но все равно, лучше было помалкивать об этом человеке.

Невыездным гражданам их личные воспоминания заменили историей СССР: революция, коллективизация, победа, «оттепель», Гагарин, физики и лирики, БАМ-БАМ, Олимпиада-80.

Проект курировал товарищ Суслов, дедушка массового гипноза, стремившийся замедлить ход времени, который он по-стариковски воспринимал как угрозу для себя и других развалин. Самый умный член Политбюро, он был аскет и не любил кино про любовь. Особенно американское. Импортные лав-стори по тридцать лет томились на полках цензурного комитета. Однажды, во время очередного просмотра фильма «Это случилось однажды ночью», Михаил Андреевич получил откровение из вашингтонского обкома, который тогда отрицал свое существование, работая в глубочайшем подполье.

Откровение имело вид двадцать пятого кадра, возникшего на экране в эпизоде, где Кларк Гейбл преподает девушке урок автостопа. С поднятым вверх большим пальцем Гейбл вдруг застыл на экране, а из-за его спины появились черные буквы, сложившиеся в короткую фразу: ОПИСАНИЕ ВОРОШИТ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ. Товарищ Суслов поначалу испугался, думая, что пришел его конец, но затем выпил воды, успокоился и осознал, что перед ним то самое, чего всю жизнь ждет каждый пиарщик, – послание свыше. Он успел перечитать фразу восемь раз, прежде чем буквы расплылись и Гейбл возобновил свои идиотские, но такие обаятельные прыжки на обочине дороги.

Вскоре товарищ Суслов спустил вниз новую программу действий: использовать громкие продолжительные аплодисменты для борьбы с тяжелыми продолжительными болезнями. Кроме того, была введена в оборот секретная грамматическая конструкция: советское продолженное время (на внутреннем сленге «имперфект для имбецилов»), завораживающая нелепостью фраз:

Ни одного глагола, обратите внимание. Благодаря своему изобретению Михаил Андреевич после смерти задержался в имперфекте и продолжает осуществлять руководство из-под кремлевской стены.