Отец и брат, неустанно искавшие ее, приехали по первому зову. Ее отвезли домой, а печальную историю решили замолчать. Но она была в тягости.

Лицо ее, пока она вновь переживала эти события, становилось все бледнее. Теперь уже слезы лились свободно, однако она не плакала в голос, а лишь смахивала их тыльной стороной ладони и продолжала. Казалось, начав рассказ, она уже не в силах остановиться.

– Я была неутешна, я была невменяема, – сказала она. – Я изувечила свою утробу кочергой.

Ахнув, я спрятала лицо в ладонях. Невыносимо воображать такие страдания, и все же ужасные картины сами всплывали перед глазами. Я потянулась к ней, слепо, и вновь сжала ее руку.

– Отец послал за лучшим врачом, и жизнь моя была спасена. Но от моей утробы, Анна, как мне сказали, остались одни лишь шрамы. Мне давали опий – поначалу против боли, а затем, думаю, чтобы не болтала лишнего. И вероятно, я до сих пор блуждала бы во власти пустых грез, если бы не Майкл.

Так я узнала, что Майкл Момпельон не был, как я всегда полагала, потомственным клириком из уважаемой семьи. Его отец и впрямь служил в церкви, однако всего лишь младшим священником. Когда началась гражданская война, Майкл, старший из трех детей, был еще ребенком. Отец его, втянутый в водоворот событий, обратился к пороху и запалу, к сабле и алебарде. Вместо того чтобы вести людей в молитвах, он вел их в сражениях на стороне парламента. Вначале его отряд проявил себя хорошо, однако второй этап войны, наступивший, когда король бежал из плена, оказался для него менее удачным. Кавалеры сокрушили вооруженные силы его прихода и вынесли из его дома все: бронзу, олово, сукно. Спасаясь, отец Майкла бежал за линию боевых действий. На другой день, когда он возвращался домой, его приняли за роялиста и смертельно ранили свои же люди.

Семья оказалась в отчаянном положении, и Майкла, как старшего сына, решено было отослать из дома и устроить на службу. Когда он подрос настолько, что мог выполнять полезную работу, его взяли в поместье отца Элинор, в помощники управляющему. Его первыми учителями были кузнец и бондарь, егерь и крестьяне-арендаторы. Он рос, обрабатывая землю и таская сено, объезжая жеребцов и подковывая кобыл, изучая устройство имения во всех подробностях.

– Вскоре он уже вносил предложения по управлению поместьем. – Голос Элинор окреп: эта глава истории была поводом для гордости. – Благодаря своим способностям он обратил на себя внимание моего отца, и тот дал ему образование. Майкла отправили в лучшую школу, где он показал себя блестящим учеником, а затем в Кембридж. Когда он возвратился, я медленно оправлялась после долгой болезни. Каждый день меня выносили в сад, но я была так поглощена скорбью и раскаянием, что даже не вставала с кресла. Майкл предложил мне свою дружбу, Анна. А позднее – и свою любовь.

На губах ее играла легкая улыбка.

– Он возвратил свет в мой мрачный мир. Он понимал страдание, поскольку испытал его сам. Он водил меня в дома наших арендаторов и учил читать чужие жизни. Он дал мне осознать, что есть горести куда более тяжкие, чем мои, и боль куда менее заслуженная. Он учил меня, что бесполезно убиваться из-за того, чего нельзя изменить, и что искупить можно даже самые страшные грехи. Даже мои, Анна. Даже мои.

Постепенно благодаря его поддержке к ней возвратились силы. Но душевный покой последовал не сразу.

– Сперва его свет освещал мне путь, а затем, когда я привыкла смотреть на мир, озаренный его сиянием, в моей душе тоже зажегся огонек.

Когда мистер Момпельон окончил обучение, они обвенчались.

– Весь мир думает, будто, выйдя за него, я принизила себя, – мягко сказала она. – Но, как ты теперь видишь, это не я пошла на жертву в нашем союзе, а мой дорогой Майкл.

Мы долго сидели неподвижно и смотрели в огонь. Внезапно в очаге треснуло полено, на пол посыпались искры. Тогда Элинор встала – порывисто – и разгладила длинный белый передник.

– А теперь, милая Анна, теперь, когда тебе все известно, скажи, будешь ли ты со мной работать, как прежде?

Я была так ошеломлена ее рассказом, что не могла вымолвить ни слова, а потому просто встала со стула, сжала ее руки и поцеловала их. Как мало, подумала я, мы знаем тех, с кем живем. Разумеется, я не стала бы утверждать, что мне известны чувства и мысли людей, чье положение в жизни настолько отлично от моего. Однако я считала, что, прислуживая в их доме и заботясь об их нуждах, наблюдая их за различными занятиями и в обществе самых разных людей, я по-своему хорошо изучила их. Как мало, как бесконечно мало дали мне эти наблюдения. Теперь стало ясно, отчего мистер Момпельон так силен, столько смыслит в ремеслах и умеет найти общий язык с человеком любого сословия. Отчего Элинор так добра и не спешит осуждать других.

Элинор обняла меня, и я почувствовала, что сделаю ради нее что угодно, о чем бы она ни попросила.

– Вот и славно, – сказала она. – Ведь у нас столько дел. Взгляни-ка сюда. – Она достала из кармана передника мятый свиток. – Я составила список умерших и обозначила их имена на карте деревни. Полагаю, это поможет нам выяснить, как и между кем распространяется зараза.

Моему взгляду предстала наша зачумленная деревня. Бумажки с именами трех с половиной сотен ее несчастных обитателей были приколоты к карте, точно высушенные насекомые. Почти пятьдесят имен были подчеркнуты черным. Я даже не сознавала, что болезнь настигла столь многих. По карте легко было проследить, как зараза перекинулась с моего дома на остальные: вспышка смерти.

Элинор нетерпеливо потянула меня за рукав.

– Взгляни на имена жертв. Что первым бросается в глаза? (Я растерянно смотрела на карту.) Разве ты не видишь? Чума не различает между мужчинами и женщинами, оба пола поровну представлены в нашей сводке. Различие в другом: она забирает самых юных и щадит самых старых. Почти половина умерших не достигли и шестнадцати лет. Остальные – взрослые люди в расцвете сил. И ни одного седого старика. Почему, Анна? Почему? Вот к какому выводу я пришла. Старики наши живут так долго, потому что хорошо борются с болезнями. В этой войне они закаленные бойцы. Так что же нам делать? Мы должны вооружить детей против заразы, сделать их сильнее, снарядить их в бой. Мы пытались исцелять больных, и все напрасно. Из всех, кого поразило поветрие, одна лишь Маргарет Блэквелл протянула дольше недели.

Старуха Маргарет, жена бондаря, слегла одновременно с Сиделлами, и хотя она еще не оправилась, судя по всему, ей суждено было выжить. Но именно поэтому некоторые и вовсе сомневались, что у нее чума. Однако я сама ходила за ней и видела вздутие у нее в паху, видела, как оно прорвалось и наружу потекла гнойная слизь. Кто-то утверждал, что это просто чирей или киста. Вероятно, не желая расставаться с надеждой, я упорно верила, что это чумной нарыв и что Маргарет станет нашей первой выжившей.

– Большинству людей, – продолжала Элинор, – заражение грозит неминуемой гибелью. Наша задача – найти в этой убогой хижине все травы с предохранительным воздействием и сделать из них снадобье для укрепления здоровья.