Когда я прибыла сюда, Ахмед-бей уже совсем отчаялся, ибо мусульмане так оберегают своих жен, что те содрогаются при одном виде чужого мужчины у своей постели, и много лет он сокрушался о том, сколько мужей обрекают жен на смерть, вместо того чтобы послать за врачевателем. А потому, полагаю, он взял бы любую женщину, не обделенную умом и готовую у него учиться. Я вознаградила его доверие тем, что помогла многим женщинам разрешиться от бремени и наставила их, как заботиться о здоровье ребенка и своем собственном. Я продолжаю изучать врачебное дело и надеюсь посвятить работе здесь всю оставшуюся жизнь. Я вновь читаю Авиценну, или Ибн Сину, как меня научили его называть. Только не на латыни, как когда-то мечтала, а по-арабски.

Глаза мои не сразу привыкли к здешним краскам. Того, кто долго жил в тумане, их яркость ослепляет. Здесь встречаются цвета, какие не опишешь человеку, никогда их не видевшему. Если вы никогда не видели апельсин, сможете ли вы назвать его цвет? За окном у меня растут плоды, называемые хурмой, порой они блестят на фоне голубого неба, точно свежекованая медь на солнце, а иногда оттенок их ближе к золотисто-розовому румянцу на щеках внуков Ахмед-бея, что беспорядочно носятся во внутреннем дворе женской половины.

Каждого цвета здесь в избытке, исключая лишь зеленый. Трава тут не растет, а пальмовые листья покрыты тонким слоем пыльно-желтого песка. Пожалуй, больше всего мне не хватает именно зеленого. Как-то раз в великолепной библиотеке Ахмед-бея я нашла большую книгу в кожаном переплете цвета летних пастбищ в моих родных краях. Я принесла книгу в свои покои и поставила на столе, чтобы любоваться ею и давать отдых глазам. Я и не подозревала, что это священный текст, дотрагиваться до которого неверным запрещено. То был единственный раз за все три года, когда бей был со мной строг. Выслушав мое объяснение, он извинился, а затем прислал мне шелковый ковер с изображением дерева, которое арабы называют словом «аниса» – «древо жизни». Его переплетающиеся ветви и листья зеленее любого растения, какое могла вырастить Элинор в том чудесном саду нашего прошлого.

Не только глазам, но и ушам моим пришлось приспосабливаться к новой жизни. Если прежде я боялась тишины, то теперь я ее жажду. День и ночь здесь стоит шум. Улицы запружены людьми, коробейники кричат не умолкая. Сейчас закат, и из сотни высоких минаретов звучит призыв к молитве, настырный и задушевный. Первый час после вечерней молитвы – мое любимое время для прогулок по городу: воздух становится прохладнее, и жизнь замедляется. Многие женщины меня знают и, повстречав на улице, приветствуют. По местному обычаю, ко мне обращаются по имени моего первенца, так что здесь я не Анна Фрит, а ум Джа-ми – мать Джейми. Отрадно слышать, как его поминают.

Я долго не могла выбрать имя для дочери миссис Бредфорд. Во время того ужасного плавания я была убеждена, что мы погибнем. Когда же мы оказались здесь, Ахмед-бей предложил назвать девочку Айша, что означает «жизнь». Уже потом я услышала, как женщины на базаре называют этим же словом хлеб. Подходящее имя, ведь она придавала мне сил.

Она дожидается во дворе и, едва завидев меня, скачет мне навстречу – белый хайек волочится в пыли – прямиком через огород, где Марьям, старшая жена Ахмед-бея, выращивает пряные травы, которые добавляет себе в чай. В воздухе разливается терпкий запах мяты и лимонного чабреца. Марьям бранится, а у самой на лице с наколотыми рисунками добродушная улыбка. Я тоже улыбаюсь старушке, говорю «салам» и тянусь за своим хайеком, что бесформенно и услужливо висит на крючке у двери.

Я оглядываюсь по сторонам в поисках второй дочки. Она прячется за фонтаном с синей плиткой. Марьям движением головы указывает где. Я делаю вид, что не замечаю ее, и прохожу мимо, громко называя ее по имени. Затем быстро оборачиваюсь и подхватываю ее на руки. Она булькает от восторга, мягкие ручки гладят мои щеки, детские губы покрывают мое лицо мокрыми поцелуями.

Я произвела ее на свет здесь, в гареме. Ахмед-бей помогал при родах, а вот с выбором имени помощи не потребовалось. Я накидываю хайек ей на голову, и привычным движением она поправляет его, чтобы видны были только большие серые глаза. Точь-в-точь как у ее отца.

Помахав Марьям на прощанье, мы толкаем тяжелую дверь из тикового дерева. Теплый ветер подхватывает наши покровы. Айша берет меня за одну руку, Элинор – за другую, и вместе мы ступаем в гудящую суету нашего города.

Перед вами художественное произведение, в основе которого – реальные события, произошедшие в английской деревушке Иэм в графстве Дербишир.

Впервые я оказалась в Иэме по чистой случайности, летом 1990 года. В то время я работала иностранным корреспондентом в Лондоне, и одно задание привело меня в суровый и прекрасный край пеших прогулок – национальный парк Пик-Дистрикт. Интригующий указатель с надписью «Чумная деревня» отвлек меня от задания и заманил в Иэм, где в приходской церкви Святого Лаврентия работает выставка, посвященная испытанию, выпавшему на долю местных жителей, и их необыкновенному решению.

Несколько лет спустя я поселилась в Вирджинии, в такой же небольшой деревушке, как Иэм. Там история о карантине и его печальных последствиях обрела очертания. Каково это, размышляла я, принять такое решение, а в результате обнаружить, что две трети твоих соседей погибли в течение года? Выживут ли при таком раскладе вера, взаимоотношения и общественный строй?

Уильям Стайрон как-то написал, что автору исторических романов лучше всего работается на голодном пайке. Об Иэме издано много книг и статей и ходят самые разные слухи, но факты скудны. Для тех, кого интересует бойкое описание событий на основе тщательных исследований, труд Джона Клиффорда «Чума в Иэме: 1665–1666» поистине незаменим.

Хотя я и заимствовала настоящие имена и фамилии жителей Иэма, я делала это только в том случае, если мое повествование недалеко уходило от известных фактов из их жизни. Там, где я придумывала, на это указывают измененные или вымышленные имена. К примеру, Майкл Момпельон списан с настоящего ректора Иэма, героя и святого Уильяма Момпессона, только в том, что касается его достоинств. Темная сторона персонажа полностью вымышлена. У Уильяма Момпессона и его жены Кэтрин было двое детей, и он отослал их из деревни еще до начала карантина. Кэтрин решила остаться и помогать больным и через некоторое время скончалась от чумы. После ее смерти в одном из немногих дошедших до нас писем Уильям Момпессон обмолвился: «Служанка моя пребывает в добром здравии, и это истинное благо, ибо без нее мне пришлось бы худо». Пытаясь представить, какой могла быть эта женщина, как она жила и что чувствовала, я нашла голос для своего повествования.

Работая над романом, я обращалась ко множеству книг и людей. Отдельное спасибо Эми Хьюберман, старательно искавшей медицинские труды XVII века, Ричарду Заксу, собравшему сексуальные хроники эпохи в книге «Голая правда истории», Энн Эшли Мак-Кейг, советовавшей мне опусы по овцеводству, Рэймонду Рашу, увлекательно описавшему поверья фермеров в сборнике статей «Сельская мудрость», и Филипу Бенедикту – за экскурс в умы и библиотеки духовенства XVII века. Также я хочу поблагодарить своего агента, несравненную Крис Даль, и всех своих редакторов, как любителей, так и профессионалов: Дарлин Банджи, Брайана Холла, квартет Хорвицов (Элинор, Джошуа, Нормана и Тони), Клайва Приддла, Билла Пауэрса, Марту Шерилл и в особенности Молли Штерн.