– Т-ты, твою мать, что… – со смесью страха и обиды исподлобья зыркнул Данилов, нашаривая на полу пистолет. – Что… Ч-что там…

Начиная справляться с дыхалкой, Болт открыл было рот, как вдруг с той стороны о створу что-то сильно ударило.

– А-а-а!!! – завизжал боец, трясущимися руками наставляя пистолет на Болта.

– Опусти ствол, придурок! – в свою очередь закричал Болотов, как ошпаренный бросаясь от двери.

– ЭТО ЧТО?!

– А Я ЗНАЮ?!

– Чего орете, козлы?! – В комнатку влетел начальник смены Захаров. – Я только засыпать начал.

– Изыди… изыди, – не опуская руку, в которой дрожал пистолет, жалобно лепетал Данилов. – Ангела-Хранителя призываю…

– Че ты там бормочешь? – проворчал Захаров. – Мозги себе призови. Ствол убрал.

Он выдернул пистолет из рук дежурного.

– А ты, Болтяра, рано чего так? Набрал?

– Что-то есть, – бледными губами пробормотал Болотов.

– Глянем. – Начсмены шагнул ближе, открыл крышку висевшего на груди Болта мотоциклетного короба и заглянув туда, плюнул. – Говно, – заключил он, бросая крышку на место. – Еще неси. И этого пердуна с собой забери, авось вдвоем лучше управитесь.

– НЕ-ЕТ! – во всю глотку заголосил Данилов. – Я туда не пойду.

– А в изолятор пойдешь? Зассыха, – презрительно бросил Захаров. – На.

И, сунув дежурному его пистолет, ушел обратно.

– Идем, – немного успокоившись, сказал Болт. – Карту дополнять будешь…

Данилов что-то буркнул, руки у него еще тряслись.

Ну хоть вдвоем. Не так страшно.

* * *

– Ну и на хрена ты опять влез? – устало спросил Калинин, опершись на стол и исподлобья смотря на стоявшего перед ним Болотова, под правым глазом которого багровел здоровый фингал от падения.

– Так по чести же, – пожал печами тот.

– По чести… Аське я бы что сказал?

– Я вроде в женихи не записывался.

– Ладно. Показывай, что там у тебя.

Болт послушно поставил на столешницу мотоциклетный кофр и, подождав, пока Калинин расчистит место, вывалил содержимое. Пока главврач деловито копался в давно обесцененной дребедени, стоявший Болт смотрел поверх кресла Калинина на старую мозаику-пазл, изображавшую витрувианского человека. Когда-то давно на уроках рисования долго собиравший головоломку один из зэков, бывший архитектор, с какого-то перепугу, вернувшись из Хмари, нарисовал поверх «полураспятого» идеально пропорционального человека план-карту «Лебедя», помечая особенными знаками какие-то ему одному ведомые закоулки. Этот пазл видел не каждый. В нем не хватало одного-единственного фрагмента – в голове.

– Нет, нет… – бормотал тем временем Калинин, низко склонившись над столом. – Да вы что, издеваетесь все, вашу мать, сам туда же клал…

– Опять мимо?

– Опять, – с досадой выдохнул врач. – Ладно, забирай обратно, разделите там как-нибудь между собой.

– Ты бы хоть сказал, что искать. Авось легче было бы. Туда ползать, знаешь, тоже не цацу танцевать, – сгребая хлам в короб, Болт еще раз мимоходом глянул на картину.

– Все-таки странный, да? – меняя тему и перехватив его взгляд, сказал Калинин. – Обычно ведь колонии в зданиях монастырей располагали, поэтому как почти крепость. Ее нарисовать-то и хотел, а получился наш «Лебедь». Его изначально как тюрьму возводили.

Когда Болт закрывал за собой дверь, то вдруг почувствовал, как холодеет от очевидной, все время бывшей у всех на виду догадки.

3 июля 2035

Как и предполагал Болт, Мичурин принял «особые меры предосторожности», просто навалив на мешки с семенами большие, вставленные друг в друга и перевернутые тяжелые горшки. Возиться с ними времени не было. Бегло осмотрев мешки и ящики, он нашел знакомый рисунок, но, поскольку напрямую забрать черенки было нельзя, стал осматривать землю, мало ли выпало что. Вспарывать же мешки – только себя с потрохами сдавать. Немного пошарив вокруг, он наконец наткнулся на небольшую луковку и сжал ее в кулаке. Ладно. Что вырастет, то вырастет. В конце концов от души, да и времени у него уже совсем не было. Раз лежала рядом с «цветочными» ящиками, так может, орхидея какая.

Выйдя из теплицы и притворив дверь, он с большой осторожностью направился к баракам.

Оказавшись в камере, Болотов упрямо забил ботинок как можно глубже за толкан и, едва коснувшись подушки, моментально провалился в сон.

* * *

Хоронить Герцога собирались вечером. Ася, повязав поверх джинсов простынку – пара юбок у нее была, но выше колен, собрала косу, накинула на голову платок, взяла Библию и пошла к отцу Иннокентию, настоятелю храма Святой великомученицы Анастасии Узорешительницы и святителя Николая, архиепископа Мирликийского.

– Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, Господи Иисусе Христе Боже наш, помилуй нас. Аминь. – Постучав, она открыла тяжелую дверь и вошла внутрь полутемного помещения церквушки.

Гроб с бугром был уже поставлен посредине, и над ним, что-то едва слышно бормоча, склонился дьякон Егор, позвякивая какими-то инструментами.

– Здравствуйте, – произнесла девушка.

– А, Ася, – поднял голову Егор. – Он у себя, проходи.

Ася пошла к знакомой дверце, прижимая к груди книгу и вновь ощущая странное чувство, будто иконы, во множестве развешанные по стенам, двигаются. Проходя мимо гроба, в котором лежал Герцог со скрещенными на груди руками, она обратила внимание на блюдце, стоявшее рядом на стуле, в котором посверкивало что-то золотое.

Поймав ее взгляд, Егор с какой-то плохо скрываемой неловкостью пробормотал:

– Иди-иди, мне работать надо.

У отца Иннокентия, как всегда, было натоплено. Вкусно пахло ладаном и чем-то еще. На старенькой печи посвистывал чайник.

– А, пришла, – поднялся навстречу Асе старенький отец Иннокентий.

– Благословите, батюшка.

– Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Господи Иисусе Христе Боже наш. Помилуй нас, аминь.

Отец Иннокентий прочел над склонившей голову девушкой короткую молитву и указал на стул.

– Дочитала поди?

– Да. – Ася послушно опустилась на указанный стул, пока батюшка закрывал дверцу, за которой возился с гробом Егор.

– И?

– Мне кое-что непонятно, – ответила Ася, вслушиваясь в странные звуки, доносившиеся оттуда, где был установлен гроб. Что-то похоже на «клац-клац».

– Чай? – предложил священник, снимая с прокопченного чугуна чайник.

– Да, пожалуйста.

– Так и что же тебе непонятно?