Я дала им посмотреть своими глазами. На тебя, на себя, на них. Они даже не заметили.

— И от этого их так вштырило?

— Знаешь, братец, я довольно странно вижу мир.

— Допустим, — я погладил её по волосам. — Но я пока не понял, почему ты так напряглась.

— Я что-то с ними сделала, и они изменились. Стали другие.

— Хуже? Лучше?

— Не то, и не то. Они смотрят на тебя, как я.

— В каком смысле?

— Ну, если тебя не станет, я, наверное, сразу умру. Нет, не сразу, сначала буду долго плакать. Но потом всё равно умру.

— Нагма, солнце…

— Нет, дай скажу. Мне от этого не плохо, а хорошо, так что всё нормально. Но им, наверное, может стать плохо. Потому что ты не будешь же с ними всегда. Это со мной ты — одно, а с ними — нет. Мне кажется, я сделала то, чего не надо было делать. Но я не знала, что так получится. Я просто не смогла объяснить словами и показала. Прости меня, папа.

— Да уж, колбаса, если они все словили на меня внезапный импринтинг, проблем будет куча. Но я не думаю, что всё так плохо. Психика подростка чертовски лабильна. Скорее всего, уже завтра они оглянутся вокруг, почешут репу и скажут себе: «Чего это я на према смотрю, как дурак на балалайку? Нет в нем ничего такого, парень как парень». Через два дня начнут спорить и пререкаться, а через неделю устроят новый бунт: «А с чего это мы должны его слушаться?»

— Ты думаешь?

— Практически уверен, дочка. И, раз уж ты вспомнила, что я тебе в каком-то смысле папа, то иди умывайся и чисти зубы.

— Ещё рано!

— Мне надо выспаться.

— Вот ты и чисть!

— Ты как с отцом разговариваешь? — засмеялся я и прибегнул к воспитательной щекотке.

Когда Нагма сначала набесилась, а потом перестала икать от смеха, то сказала:

— Когда ты мной командуешь как брат, мне больше нравится.

— Почему?

— Потому что я могу сказать тебе «Нет, не буду!». Но не хочу. А когда как папа — то тоже не хочу, но и не могу тоже. Понимаешь?

— Понимаю, наверное.

— Ты всё понимаешь, ты хороший братик!

— Не подлизывайся, зубы надо чистить.

— Я могла бы сказать тебе: «Нет, ни за что, бе-бе-бе!». Но вместо этого послушно иду чистить зубы! Цени, какая я хорошая сестра!

— Идеальная. Вали уже! Спать хочу.

***

Проснулся от ощущения чужого присутствия. Нагма сопит в две дырочки, отпинав меня на самый край кровати. Комната освещена безумной здешней луной, и в ней есть кто-то, кроме нас. Я потянулся под подушку…

— Не хватайся за пистолет, пожалуйста, — тихо произнёс синтетический голос оболочки. — Я не за этим здесь.

В полосу лунного света выступил чёрный большеголовый силуэт. Я вытащил руку и показал её. Всё равно из пистолета не пробьёшь.

— Давай выйдем, не хочу разбудить девочку, — сказала гостья.

Я тихо встал, надел штаны и куртку и прошёл за ней в коридор, а потом в одну из пустующих комнат.

— У тебя нет халата какого-нибудь? — спросила она. — Не хочу говорить через оболочку.

— Прости, Калидия, но вся моя одежда на мне. Хочешь куртку?

— Сойдёт. Узнал меня? — оболочка раскрылась и стекла вниз, оставив девушку голой.

— Догадался. Ты переходишь на «ты», когда злишься. А злишься ты…

— Когда боюсь, — кивнула она, набросив на плечи куртку. — Ты прав.

— Что ты с собой сделала? — куртка ей мала и закрывает немного.

— Знаешь, у меня куда больше оснований для встречного вопроса. Почему ты выглядишь как пацан?

— Несчастный случай на производстве. А ты?

— Примерно то же самое. Теперь уже не так страшно, видел бы ты меня год назад… Сейчас я более-менее научилась справляться с этой дрянью, — она пнула ногой лежащую на полу оболочку. — Поначалу был вообще кошмар.

— И оно того стоило?

— Не знаю. Я плохо помню тот период.

— Можно тебя осмотреть?

— Любуйся, — она встала и скинула куртку.

— Хреново выглядишь, — констатировал я.

От её былой красоты мало что осталось. Кожа покрылась мелкими морщинками и повисла на истощённом теле. На постаревшем лице торчат скулы, волосы поредели и выцвели. Передо мной стоит не красотка двадцати лет от роду, а больная усталая женщина неопределённого возраста.

Я осторожно прошёлся пальцами по нервным узлам, пропальпировал живот, обвисшую грудь и торчащую острыми выступами позвонков спину.

— В целом, ты истощена и сильно… хм… повзрослела. Но здорова, — заключил я. ― Однако интерфейсы…

— Что с ними? — без особого интереса спросила Калидия.

— Навскидку я бы сказал, что раньше они были частью тебя, а теперь ты часть их. Они заместили нервную ткань по самый гематоэнцефалический барьер. И это твоему организму встало дорого.

— Да, так оно, видимо, и есть, — кивнула девушка. — Пока они прорастали, мне приходилось ходить в оболочке постоянно, иначе умерла бы от болевого шока. Она не то чтобы убирает боль, просто не даёт сдохнуть. Так что я была несколько не в себе. Сейчас процесс, видимо, завершился. Думаю, и тело восстановится. Отец таскал оболочку не одну сотню лет и выжил. Правда, под конец выглядел не очень.

— Ты действительно его?..

— Прикончила? Да, если ты об этом. Плохо помню. Иногда мне кажется, что это была не я. Иногда мне хочется его воскресить и убить ещё разика три-четыре. А вы как?

— Если ты про Альку, то я понятия не имею, как до неё добраться.

— Нет, я пришла не для того, чтобы упасть лицом ей в колени и зарыдать, как бывало. Хотя мне этого очень не хватает, честно. Она уже не та девочка, которую я любила, я — тем более. Не уверена, что мои слёзные железы ещё функционируют.

— Как ты меня нашла?

— Башня управления. Эти штуки не включались лет двадцать минимум. В сети их нет, но Башня Креона старше сети. Когда мне доложили, я подумала: «А не старый ли знакомый там хулиганит?»

— Вот так сразу про меня подумала?

— Скорее, про Дмитрия. И нет, я не собиралась мстить