— Хорошая песня, — бормочет он, вызывая тысячу мурашек по моим рукам. — Ты пыталась меня загипнотизировать?

Я улыбаюсь в темноту.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, это единственная песня, слова которой я знаю полностью, — мое внимание падает на его руку рядом с моей. Большая и разбитая, по сравнению с моей маленькой и гладкой. Болезненная дрожь проносится по телу, когда я вспоминаю, что раньше его руки не выглядели так, каждый шрам свеж и принадлежит мне. Проведя мизинцем по его ушибленной костяшке, я добавляю: — Если только это не сработало?

Он стряхивает мое легкое прикосновение и разворачивает меня так, что я оказываюсь прижатой спиной к перилам. Это разительный контраст: тепло, исходящее от его тела, и ледяной ветер, бьющий мне в спину. Каждый из них кажется таким же опасным, как и другой.

Скользя руками по лацканам пиджака, он еще глубже втягивает меня к себе, крадет мой следующий вздох, касаясь своим носом моего.

— Это действительно была бы идеальная ночь, чтобы поцеловать тебя, — шепчет он.

Блять.

Все мои чувства обостряются, кроме здравого смысла. Я внезапно осознаю ритмичный звук, который издает океан, ударяясь о корпус яхты. Как красив Раф под романтическим светом охранной лампы. Сладкое исполнение Рэн песни ABBA «Lay All Your Love on Me» проникает сквозь стекло и касается моих ушей.

Именно так это произошло бы в фильме.

А потом, когда все закончится, мне придется вечно мучить себя повторами.

Я напряженно выдыхаю и закрываю сердце.

— Нет. Я уже говорила тебе, что хочу под дождем. Как в «Дневнике памяти».

Он тихонько смеется.

— Я буду иметь это в виду, когда ты выпишешь мне чек.

Он быстро оглядывает палубу, затем, прикусив нижнюю губу, проводит большой ладонью по внутренней части моего бедра. Боже, его ладонь обжигает, как дождь на раскаленной крыше в разгар лета, прожигая дыру в нижней части моего живота. Когда он отодвигает мои стринги и погружает в меня два толстых пальца, я стону от облегчения.

Сексуальное напряжение приковывало меня к нему всю ночь. Каждый раз, когда его бархатный смех щекотал мне затылок, каждый раз, когда я попадала в ловушку его подмигивания поверх края хрустального бокала, моя кровь нагревалась еще больше. Я не знаю, как продержалась четыре часа, не трахнувшись с этим мужчиной.

Его взгляд темнеет при виде моей реакции.

— Но, полагаю, пока что придется обойтись этими губами.

Несмотря на то, что я приподнимаюсь на цыпочки, чтобы дотянуться до его прикосновения, мой тон остается вызывающим.

— Не твоими, — шепчу я.

На его лице читается раздражение, так же, как и каждый раз, когда мы трахаемся, и я собираю достаточно сил, чтобы сказать ему об этом.

Прищурив глаза, он проводит средним пальцем по моему входу, затем дальше вниз.

— Тогда что насчет этого?

Я вскрикиваю, когда он толкается в мою задницу, падая на него. Он подхватывает меня, его смех у моей груди напрягает мои соски.

Мы так близки, его запах поглощает меня, словно наркотик. Я трусь лицом о его шею, отчаянно желая большего.

— Это тебе дорого обойдется, — полушепотом мурлычу я в такт его пульсу.

— Я заплачу, — бормочет он в ответ, упираясь подбородком в мою макушку. Его тон настолько прост, что я понимаю: он больше не шутит.

Мы остаемся так некоторое время, его пиджак согревает мои плечи, а вздымающаяся и опускающаяся грудь убаюкивает меня.

Я вздыхаю, уткнувшись в его верхнюю пуговицу. Я осторожна, но не наивна. Знаю, что одержима этим мужчиной. Он вызывает у меня желание сделать какую-нибудь глупость, например, сказать ему об этом. Или даже рассказать всем остальным, прокричав это с носа корабля, как Джек: Я король мира! в фильме «Титаник».

Хотя это было бы довольно неловко, так что я бы согласилась остаться здесь навсегда в его крепких объятиях, и гул хорошего времяпрепровождения едва касался бы нас. Но, когда мысль о навсегда приходит мне в голову, она затягивается там, как петля.

Такого понятия не существует. Даже если бы это было так, оно не создано для нас, но трудно помнить об этом, когда его глаза находят мои в переполненном зале. Когда он закрывает руками мои уши во время грозы. Когда он целый час делает мне массаж после того как разрушит меня.

— Скажи, почему ты считаешь, что я невезучей, — выпаливаю я. Убеди меня, что это не может длиться вечно.

Его живот прижимается к моему.

— Ты уже знаешь почему.

— Нет, но почему ты думаешь, что это из-за меня? — я отталкиваю его, вздергиваю подбородок и встречаю его каменный взгляд. — Может, ты и суеверен, но я тоже. И даже я знаю, что совпадения могут существовать, так почему ты так уверен, что это из-за меня тебе так не везет?

У него сводит челюсти. Когда его взгляд скользит поверх моей головы к черному горизонту, я думаю, что он собирается заткнуть меня. Но затем неохотный выдох слетает с его губ, а взгляд возвращается к моему.

— Мама была такой же глупой, как и ты, — он бросает раздраженный взгляд на мой кулон. — Бог, судьба, карма — она верила во все то, чего не могла видеть. Когда я все еще переживал не лучшие времена с моим первым в жизни казино, она приехала навестить меня в Вегасе, а затем притащила к гадалке на Фримонт-стрит, — он проводит рукой по подбородку, качая головой при воспоминании. — Она гадала по игральным картам. В то время я думал, что это полная чушь, но моя мама купилась. Как бы то ни было, я наблюдал, как цыганка вытянула ей Валет Бубен, за которым последовал Туз Пик, — он замолкает, ища в моих глазах хоть какой-то признак узнавания, но я только пожимаю плечами. — В совокупности они, по-видимому, известны как Дуэт Смерти. Любому, кто вытянет обе карты подряд, суждено умереть.

Лед пробегает по моим венам.

— Неужели она…

Его челюсть сжимается.

— Три недели спустя, была отравлена на ярмарке.

Мое зрение затуманивается, а рука нащупывает руку Рафа, и я подношу ее ко рту.

— Мне так жаль, — шепчу я ему в костяшки пальцев и поднимаю глаза на него. — Так вот почему ты суеверен?

На его губах появляется невеселая ухмылка. Он протягивает ладонь и обхватывает мое лицо.

— Не совсем. После того, как она вытянула карты для моей мамы, гадалка сказала мне, что у нее есть предсказание и для меня, но я был слишком зол, чтобы слушать. В любом случае, я думал, что все это чушь собачья.