у меня щиплет глаза. Его следующие слова ощущаются как удар под дых.

— Мы всегда знали, что это только временно, верно? — его взгляд искрится горьким весельем. — Нам ведь не хочется, чтобы ты попала в эту ловушку сейчас, не так ли?

Мое зрение расплывается. Все, на чем я могу сосредоточиться, — это его глаза, изучающие мои. Надеюсь, он не видит за ними осознания. Я делаю успокаивающий вдох, подавляя свои эмоции, и киваю.

— Да, временно, — выдавливаю я.

Он прав. Несмотря на боль в груди, здравый смысл подсказывает, что это никогда не может быть постоянным.

Я разрушу его жизнь.

Он разобьет мне сердце.

В конце концов, ни один из нас не выиграет эту игру.

Глава четырнадцатая

— У меня болят глаза, — шепчет Пенни, смахивая блестки с колен. Она берет со столика фальшивый подарок и гремит им. — А почему на украшениях украшения?

Веселье делает мою ухмылку натянутой. Каким-то образом Рори вошла в свою столовую, увидела праздничную суету и решила, что для Рождества этого все равно недостаточно.

Теперь ветка ели щекочет мне шею, когда я слишком сильно откидываюсь на стуле. Манжет рубашки чуть не загорается от одной из тысячи свечей каждый раз, когда я тянусь за напитком.

Сидящий напротив меня Бенни громко вздыхает и смотрит на лабрадудля, облизывающего лицо Тейси.

— Если меня в ближайшее время не накормят, я съем эту гребаную собаку.

Тейси обнимает рождественский подарок Рори, защищая его, и свирепо смотрит на него в ответ.

— Я съем тебя раньше, чем ты съешь Мэгги.

— Да? — Бенни облизывает губы. — По мне, так это неплохой рождественский подарок.

Унылый смех распространяется по всему столу. Ужин должен был быть подан два часа назад. Хорошее настроение испортилось, когда солнце зашло за ту сторону покрытых искусственным снегом окон, а тарелки все еще были пусты. Теперь все голодны, беспокойны и пьяны больше, чем следовало бы, включая меня.

Допивая свой четвертый стакан водки, я оглядываю стол. Обычно Рождество — это грандиозное мероприятие в особняке Бухты, но по очевидным причинам мы нарушили традицию в этом году. Удивительно, но двое из клана Бухты все-таки явились: близнецы Леонардо и Виттория. Они постучали во входную дверь час назад, Виви в слезах, а Лео держа их чемоданы. Они хотели, чтобы их впустили, и, учитывая, что у них были все их вещи, я не думаю, что они хотели приехать только на Рождество.

В обычно свободных стульях сидят несколько дополнительных гостей. Тейси сидит рядом с Нико, а сосед Пенни, Мэтт, по другую сторону от нее. Пенни согласилась провести Рождество со мной только в том случае, если ему разрешат быть рядом. Каждый раз, когда я встречаюсь с ним взглядом, он замирает, словно я выстрелил в него из электрошокера.

Внезапно распашные двери открываются настежь. Все садятся немного прямее. Плечи опускаются, и вздохи наполняют бокалы, когда они понимают, что это всего лишь Анджело, и он с пустыми руками.

Он прислоняется к столу и пристально смотрит на вращающегося Санта-Клауса в центре.

— Никому не есть индейку, — бормочет он, бросая взгляд за спину. — Она такая же розовая, как игровой домик Барби. В этом доме восемь ванных комнат, а нас двенадцать, считайте сами.

Раздается громкий коллективный стон. Мэтт через стол ловит взгляд Пенни. Он поднимает восемь пальцев и одними губами говорит ей: Черт возьми.

Мой брат пресекает все протесты ударом по столу.

— Я выбью дух из любого, кто заикнется об этом при моей жене. Съешьте гарнир, заверните индейку в салфетки, незаметно, и я закажу нам пиццу…

— И ужин подан! — взволнованная трель прерывает Анджело. Рори протискивается в двери, с трудом удерживая большую индейку.

Раздаются вялые аплодисменты, которые становятся громче, когда Анджело прочищает горло. Он забирает птицу у жены и ставит ее на стол. Пенни рядом со мной вздрагивает.

Я кладу руку ей на бедро.

— Не волнуйся, Куинни, мы купим бургеры по дороге домой.

Она одаривает меня своей фирменной ухмылкой.

— В этом нет необходимости.

Прежде чем я успеваю спросить, почему, Рори ставит перед ней жаркое с орехами.

— Держи, Пенни, — поет она, прежде чем неторопливо уйти.

Пенни подмигивает мне.

— Я сказала ей, что я вегетарианка.

Территория за домом покрыта инеем. В темноте я не могу понять, настоящий он или куплен в Party City16.

Анджело передает мне сигару и откидывает голову на кирпичную кладку. Лампа накаливания над его головой придает его отчаянию красный оттенок.

— WebMD17 говорит, что у меня есть около трех часов до начала пищевого отравления, — он смотрит на часы и проводит пальцами по волосам. — У меня ещё есть время.

Мой смех вырывается облачком конденсата.

— Ты съел половину гребаной индейки.

Он бросает на меня косой взгляд.

— Она сидела прямо рядом со мной. Это у тебя все отлично, я видел, как ты выскреб все мясо в сумочку Пенни.

— Ага, и испортил ей её. Видимо, подойдет только Birkin18 в качестве замены.

Мой брат хмурится.

— Я не знаю, что это.

— Ну, тебе лучше надеяться, что твоя жена тоже не знает.

Легкая тишина окутывает нас, фон смеха и рождественской классики вибрирует у нас за спиной.

— Что случилось с Лео и Виви? — спрашиваю я, возвращая ему сигару. — Я удивлен, что они появились. Знаешь, учитывая, что ты прострелил их отцу голову и все такое.

Он ухмыляется при этом воспоминании, затем вытирает его тыльной стороной ладони.

— Думаю, они ненавидели Большого Ала больше, чем мы. И Данте тоже.

— Ты позволишь им переехать?

Он пожимает плечами.

— Они — семья. Я допрошу их завтра, но они кажутся вполне искренними.

— Держу пари, Данте даже елку не поставил, чертов Скрудж.

Мы оба смеемся.

— Лео сказал, что особняк в Бухте был похож на Северную Корею, но постепенно он превратился в город-призрак, — Анджело поворачивается ко мне, выражение лица становится серьезным. — Данте — последний оставшийся в живых человек.

Я перевариваю эту информацию, затягиваясь табаком. Жжение в горле так же приятно, как и новости.

— Да?

— Габ будет доволен. Он уже лез на гребаную стену.

Я держу рот на замке, мои мысли блуждают по его садистской пещере. Думаю, с Габом все было просто прекрасно.

Ветер свистит в моих ушах. Позади нас Тейси называет кого-то мудаком — скорее всего, Бенни — и громкий смех проникает сквозь кирпичную кладку, согревая мою гребаную грудь.

Я бы узнал этот смех где угодно. Затем я