Начиная нашу последнюю дневную тренировку, Дворецкий напомнил, что на следующее утро мы должны быть на питче ровно в семь тридцать.

– У нас всего два часа, – сказал он, – и, хотя сокращать крикетный матч – варварство, «Минитмены» воображают, что поле принадлежит скорее им, чем нам, и воображают, возможно, не совсем беспочвенно, если учесть диковинные вкусы вашей страны по части спорта. Итак, в семь тридцать утра в обязательном порядке.

– А за кого болеете вы?

– Молодой господин Кребс, – сказал Дворецкий, – я не «болею». Болеют гриппом. Болеют краснухой. Безусловно, есть и другие неприятные хвори, которыми можно болеть. Однако, будь я склонен громогласно подбадривать – молодой господин Кребс, обратите внимание на правильный термин, – будь я склонен громогласно подбадривать игроков, я бы беспристрастия ради сдержался.

– Значит, вы за «Британию» болеете? – спросил Сингх.

– Всегда, кроме данного случая, – сказал Дворецкий. – Что ж, приступим?

И мы приступили. Я подавал мяч за мячом, а отбивали все по очереди, и мячи, отбитые Дворецким на части поля, которая называется «офф-сайд», долетали до слипа, галли, кавера и мид-оффа «Индии», а на части поля, которая называется «он-сайд», до мид-она и мид-викета, а потом команды поменялись местами, и мячи, отбитые Дворецким, долетали до слипа, галли, кавера, мид-оффа, мид-она и мид-викета «Британии», и я все подавал, подавал, подавал, и у меня чуть рука не отвалилась, и палец, которым я раскручиваю мяч, покраснел, и кожа на нем немножко стерлась.

– Молодой господин Кребс, молодой господин Сингх, обе команды заметно выросли. Смею предсказать, завтра утром нас ждет вполне серьезный матч с нешуточной борьбой, хоть и с не самым высоким счетом, а поскольку этому описанию отвечают многие широкоизвестные тестовые матчи – вспомнить хоть полуфинал чемпионата мира 1999 года, Австралия против Южной Африки, – мы не опозорим крикет.

– А вы болеете за «Британию», правда? – сказал Сингх.

– Думайте что хотите, – сказал Дворецкий.

Мы убрали инвентарь и поехали на Баклажане домой. Уже смеркалось. От земли веяло холодом, ветер усилился и трепал почти голые ветки деревьев.

– Условия для игры, пожалуй, завтра будут не из лучших, – сказал Дворецкий.

Я выглянул из машины.

– И все же это ваш первый крикетный матч, молодой господин Картер. Какой чудесный момент в вашей жизни.

Да, по идее, мне следовало бы визжать от радости. Понимаете, многих ли шестиклассников специально приглашают в команды восьмого класса? И многих ли берут в боулеры? Да, мне следовало бы визжать от радости. По идее.

– Надо заняться вашим пальцем, – сказал Дворецкий.

Вот только вспомнилось: когда я впервые увидел, как воздух окрашивается в голубой цвет, отец сказал: «Надо бы нам когда-нибудь опять слетать в Сидней – всем вместе», а я сразу же подумал: «Нет, “всем вместе” – это уже невозможно, потому что Карриэра с нами не будет».

Но тогда я не подумал: «Нет, “всем вместе” – это уже невозможно, потому что отца с нами не будет».

Дурак.

– Молодой господин Картер?

Дурак.

– Смажем мазью и наложим пластырь?

Какой я был дурак.

23 Стойка бетсмена

Утром в субботу мы приехали на футбольное поле школы Лонгфелло и обнаружили кое-что, чего никак не ожидали.

Приехали мы загодя. Дворецкий всех поднял ни свет ни заря – не только меня, но и маму, Энни, Шарли и Эмили. Нед здорово разволновался – видно, сообразил, что происходит что-то необычное, – и потому его стошнило дважды. Я пошел выгуливать его вокруг квартала, а Дворецкий тем временем сварил кашу из резаного овса – такой овес называется «ирландский».

– Не следует презирать все, что дает миру какая-либо страна, даже если о ее политике остается только сожалеть, – сказал он.

– А что, на Италию это не распространяется?

– Увы, пицца затмевает все, что иначе могло бы очаровывать, – сказал Дворецкий.

Когда Дворецкий поставил миску перед Эмили, она сказала, что ненавидит овсянку, и тростниковый сахар не любит, и изюм не любит, а сливки противные, и вообще, почему мы больше не покупаем однопроцентное молоко?

Я же говорю, встали мы очень-очень рано.

– Должно быть, сегодня с утра на питче будет свежо, – сказал Дворецкий.

– Крикет – скучища, – сказала Эмили.

Дворецкий протянул ей ложку.

– Мисс Эмили, так могут думать только остолопы.

– А кто такие остолопы?

Дворецкий посыпал овсянку Эмили тростниковым сахаром.

– Ваши телеканалы сейчас отдают почти все время под трансляции трехчасовых низкопробных клоунад, которые в Америке ошибочно называют «футболом». Если бы вы смотрели рекламные ролики – а вы их смотреть не будете, зачем отравлять сознание… Итак, если бы вам довелось их посмотреть, у вас не возник бы этот вопрос. А теперь приступайте, пожалуйста, к завтраку.

– Эмили, – сказал я, – если ты съешь овсянку, я разрешу тебе подать первый мяч.

– Правда-правда? – спросила она.

– Но ты должна съесть всю овсянку до последней ложки.

– Первый мяч?

Я кивнул.

Эмили раньше всех доела свою овсянку из ирландского овса, и, когда остальные тоже позавтракали, мы погрузились в Баклажан. Девочки надели куртки – ведь прогноз Дворецкого сбылся и условия для игры были не из лучших. Я не стал надевать куртку. На мне был белый свитер – все еще длинноват, но я к нему привык.

– Сегодня, молодой господин Картер, ваши руки должны двигаться свободно, – сказал Дворецкий.

– А если я замерзну?

– В таком случае вы станете подавать еще энергичнее, – сказал Дворецкий.

Короче, в семь тридцать утра мы приехали на футбольное поле школы Лонгфелло и оставили Баклажан на школьной парковке. Кребс уже был там, и его отец тоже. И Крозоска. А через пару минут подоспели все игроки «Индии» и все игроки «Британии», и все мы подпрыгивали, и хлопали руками по бокам, и засовывали руки под мышки, потому что было холодно и ветрено – «свежо», говоря языком Дворецкого.

– Недолго и задницу отморозить, – сказал я.

– Похоже, скоро снег пойдет, – сказал Крозоска.

Дворецкий достал из багажника пледы для моих сестер и мамы, а мне вручил три новеньких ярко-красных крикетных мяча и три новенькие биты.