Выйдя из парадного, Сторожук уселся на лавочку под кустом сирени и закрыл глаза. Он очень устал, просто с ног валился, и вообще-то у него целых два выходных — что является редкостью и роскошью для человека его профессии. Но отдыхать дотошный капитан не собирался. Ему было чем заняться в свободное от работы время. Ждать Павлу пришлось недолго. Откуда-то из темноты вынырнула длинная худая тень. Стажер Миша слегка запыхался.

— Павел Сергеевич, я последил за тем типом, что вы сказали.

— Ну и?..

— Он живет во-он в том доме, наискосок, на первом этаже. Видите, окна светятся? Квартиру там снимает, неофициально, конечно. Никто бумаг не оформлял, поэтому мне так быстро все рассказали.

— Не понял…

— Ну, наш народ считает своим гражданским долгом оповещать родимые карательные органы об отдельных фактах нарушения порядка и законности и хищения лампочек в особо крупных размерах. Это же когда убийство, то никто ничего не видел и не слышал. А если там бабушка какая-нибудь дополнительно аж тридцать зеленых в месяц зашибает, сдавая комнату, то ее немедленно надо призвать к ответу. Словом, выложили мне всю подноготную. Снимает он квартиру не более чем два месяца, а до того его никто в этом районе не видел. Судя по выговору, россиянин. Кличут Петром Семеновичем, но не факт, что это его настоящее имя. Нигде не работает, наверняка не «челнок»: дома торчит постоянно или по улице шатается. Никто к нему не приходит, и даже злопыхатели не могут не признать, что человек он тихий и непьющий, даже обидно, что пожаловаться не на что. Вот, собственно, и все.

— Не так уж и мало, — скупо улыбнулся Сторожук. — Спасибо, Миша. Большое дело сделали.

— А что нам до этого типа? — спросил стажер.

— Знал бы, начал бы действовать. Это как в анекдоте: сердцем чую, а доказать не могу. Ты иди, иди домой. У меня завтра выходной, так что я сам этим Семеновичем займусь.

Стажер уже ушел, а Павел так и остался сидеть на лавочке под домом Ники Казанской.

Эх, поспрошать бы тебя, Петр Семенович, со всей строгостью, что ты высматриваешь да вынюхиваешь, но невозможно. Что инкриминировать такому приличному человеку? Что он квартиру снимает неофициально? Так полгорода таких «нарушителей». Повод поговорить действительно имеется, но это дело участкового, а не опера.

А что он под парадным каждый божий день делает? «Влюбился, гражданин начальник. Влюбился на старости лет по самые уши и любуюсь предметом своей страсти издали. И казните меня за это, если хотите».

Придется поверить несчастному влюбленному, ибо вреда никакого он не нанес. Присутствие любви или ее отсутствие — факт недоказуемый. И смотреть не запретишь. Даже кошка может смотреть на короля, не то что какой-нибудь задрипанный Петр Семенович на Веронику Валентиновну. На нее, рыжую и зеленоглазую, просто грех не смотреть.

* * *

Прошлое — как наемный убийца.

Оно догоняет тебя, подкрадывается исподтишка и наносит удар в спину.

Можно, конечно, пытаться спрятаться, убежать, но всю жизнь не побегаешь. В конце концов, это просто скучно и глупо. Гораздо проще остановиться и подождать своего преследователя. Возможно, удастся от него отбиться. А если нет, то хотя бы встретить лицом. В этом есть что-то достойное. И когда дела кажутся совсем безнадежными, то стоит вести себя хотя бы достойно, чтобы после не жалеть. Я свято верю, что там, за порогом, кто-то есть. Я не всегда согласна с Ним, и по многим вопросам у нас серьезные расхождения. Но в конечном итоге не только я буду спрашивать с Него, но и Он с меня. Говорят даже, что у Него преимущество.

Это и неудивительно. У Него самое высокое служебное положение изо всех известных.

Совершенно зря пытается Павел натолкнуть меня на мысль о том, что не все так просто. Я это знаю гораздо лучше, чем он может себе вообразить. И в какой-то момент у меня даже возникло искушение сложить чемоданы и постараться исчезнуть из этого города. Помотаться по стране — тьфу ты, прошу прощения — странам бывшего СНГ. А потом осесть где-нибудь и начать новую жизнь. Жить тихо, не высовываться, завести приличного недалекого мужа, троих детей и маленькую собаку (не люблю маленьких собак!) с авитаминозом. И чтобы муж регулярно не получал скромную инженерскую зарплату, дети орали и не слушались, а собака чесалась и линяла. Ко всему тому — нацепить еще на нос очки без диоптрий и сделать прическу дулькой. Ноги, правда, искривить не удастся. Зато вполне возможно носить простые колготы, чтобы постоянно сползали и пузырились на коленках, сутулиться и редко улыбаться. И тогда меня точно никто не узнает.

Одно из двух: или все равно узнают и достанут, или я повешусь, не выдержав этой «спокойной» жизни.

Хрен редьки не слаще.

До дивана я все-таки доползла, что свидетельствует о моей невероятной выносливости. А то, как я об этом рассказываю, говорит еще и о душераздирающей, редкой, можно сказать, скромности. Ничего не скажешь, я отношусь к себе со вполне понятной симпатией, — простите меня, если можете, за эту маленькую слабость. Одним словом, не буду я убегать и прятаться. Бесполезное и хлопотливое это дело. Кроме того, я не собираюсь изменять себе. И единственного раза вполне хватит на всю оставшуюся жизнь. А сколько ее осталось, меня волнует, но не так, чтобы слишком. Потому что хоть я и успела сделать не все, что намеревалась, но и не так мало, как кажется. И каждый новый день жизни представляется мне весьма щедрым подарком.

Вы скажете: безрассудство. Эта девочка не нюхала пороху, вот и хорохорится. Когда ей наступят на хвост, она-то поймет, но будет уже поздно.

Но вы окажетесь не правы. Никогда в жизни не рассуждала я настолько здраво и не представляла себе последствий более четко. Желая отвлечься от грустных мыслей, принялась думать о мужчине своей мечты. И тут же запуталась — потому что их, как ни крути, двое. И очень трудно выбрать кого-то одного. Да и нужно ли?

Когда-то давно моя мудрая бабушка твердила: «Женщина, как кошка. Жить может с любым. Так что ищи не того, с кем будет хорошо жить, а того, без кого будет плохо умирать».

Даже если представить, что я уже собралась умирать, то почему-то все равно у своего смертного одра желаю видеть обоих сразу: и шикарного и загадочного Владимира Ильича, и открытого, добродушного Игоря Разумовского.

* * *

— Я предупреждал, — прошелестел старый Шу, смешно задирая голову, чтобы увидеть глаза любимого ученика, — я говорил, что великое Дао оставит тебя, когда женщина поселится в твоем глупом сердце.

Володька хотел брякнуть что-то вроде конкретного адреса, куда преспокойно могло отправляться великое Дао оптом и в розницу, но осекся, ужаснувшись подобному кощунству. Неужели и вправду не ошибался тацудзин? Неужели все, чему отданы долгие годы жизни и упорнейшего, изматывающего труда, он предаст сейчас ради женщины? И если окажется, что она не стоит того, — каким же пустым и бессмысленным станет его дальнейшее существование. Впрочем, это только минута слабости. Он набрал полную грудь воздуха и выдохнул: