Немного отойдя от лагеря, Тамерлан присел на поваленную деревину и предложил жестом сделать то же самое и Валерке. Сунув руку в карман, достал смятую пачку, протянул студенту.

– Давай-ка высмолим по одной напоследок. Можа, потом до вечера не придется.

Валерка взял папиросину, прикурил, молча выпустил длинную струйку сизого дыма, задумался о своем.

Конечно, он предпочел бы для первого выхода на охоту компаньона не столь угрюмого и заносчивого, как этот смурной амбал, но, увы, выбирать не приходится. Спасибо и на том, что Тамерлан взял с собой.

Накануне, судя по пересказу Белявского, только с которым его любимый работник и пускался в редкие откровения, шурфовщик нашел километрах в пяти от лагеря два солонца с пробитыми к ним свежими бараньими тропами. И наутро собрался пойти туда – посидеть в скрадке.

Узнав об этом, Валерка, конечно, не мог удержаться. К охоте он был неравнодушен, а тут впервые появилась возможность если не добыть, то хотя бы собственными глазами увидеть снежного барана – редчайший трофей. Тамерлан поначалу заартачился, мол, не любит он компаний, предпочитает ходить в одиночку, но к разговору подключился Белявский: «Да возьми парня, Петрович. Он же сам из тайги, дело знает. Все равно будет целый день зря в лагере прокисать. Мне сегодня в помощники Веры и Карпыча достаточно, наметим тут поблизости вам пару-тройку канавок. А вдвоем вы сразу на оба солонца сядете – шансов в два раза больше. Только чтоб мне самок с ягнятами не стреляли, не будем грех на душу брать». Начальник повернулся к Валерке: «Тебе с карабином приходилось дело иметь?» – «Конечно, – ответил он как можно равнодушнее, – с отцом и лосей, и изюбрей брали». – «Ладно, студент, собирайся», – согласился Тамерлан, скорей всего только потому, чтобы не перечить Белявскому.

И вот он теперь сидит рядом, хмуро дымит беломориной.

– А если что другое по дороге встретим? – Валерка решил разрядить молчание.

– Если олень или сохатый – стреляй. А из-за зайца или какой мелочи шума не поднимай – бараны уйдут. И в медведей не пали, ранишь – беды не оберешься.

– А чего нам вдвоем да с карабинами их бояться! – Валерка произнес это с апломбом бывалого промысловика, хотя сам ни разу в медвежьей охоте не участвовал. – Тем более вы, наверное, за столько лет в тайге их десятки добыли.

– На кой они мне! – Тамерлан деланно усмехнулся. – Мясо ихнее я не ем, вкуса не переношу. Они меня не трогают – и я их тоже. И тебе того же советую. Особенно в медведицу не вздумай стрелять…

– Да знаю, с медвежатами она страшней тигрицы…

– Вот-вот. – Тамерлан поднялся. – Хватит, заболтались. Пошли, а то не успеем. – И двинулся вперед.

Он только что сказал правду: медведи и впрямь его никогда не трогали, хотя сталкиваться приходилось нос к носу не раз. Своего, что ли, чуяли?.. А может, не просто своего, а еще и стоящего выше них по звериной иерархии. Во всяком случае, тут же молча уступали дорогу. И мяса медвежьего он действительно не мог есть ни в вареном, ни в жареном виде. Особенно после той медведицы…

Тамерлан, зная, что идущий следом студент не видит сейчас его лица, горько и грустно усмехнулся: «И здесь у тебя все навыворот, выродок ты несчастный. Даже любовь, если ее можно назвать любовью…»

Конечно, он спал с девчонками еще подростком, кочуя по своим детским домам, но это были так – малолетние любопытные дурочки, соплячки. Первую настоящую женщину ему подарил лагерь. Лагерь…

Их партию пригнали перед самым полнолунием. Шагая вдоль строя уже прошедших дезинфекцию и переодетых в полосатые робы узниц, Хмуров сразу выделил лицо, которое даже все потрясения и лишения не смогли лишить редкой привлекательности. Запомнив номер на робе, он вечером подошел к бараку, вызвал ее и негромко шепнул: «Я уведу тебя отсюда». Глаза ее полыхнули надеждой, и она стала еще красивее и желаннее.

Когда они выходили из ворот, часовой, хорошо знавший Хромого, понимающе подмигнул ему. Он не раз уже был свидетелем того, как в подобные прогулки отправлялись другие офицеры и надзиратели, чтобы по возвращении просто вычеркнуть номер узницы из списков с пометкой «Погибла при проведении работ».

Она доверчиво и торопливо шла впереди Степана, ни о чем не спрашивая. Недалеко от оврага он окликнул ее:

– Да не беги ты так. Хоть как зовут-то тебя, скажи!

Женщина обернулась и чуть заметно, грустно улыбнулась:

– Когда-то звали Аксиньей. А тебя?

– А меня… Не надо тебе знать, как меня зовут.

– Боишься, проболтаюсь, кто выпустил?

– Боюсь, – усмехнулся он.

– А зачем тогда отпускаешь?

– Да вот понравилась ты мне больно.

Он шагнул к ней, положил руку на талию, грубовато привлек к себе, потянулся к губам. Аксинья поняла, что за свободу придется платить, но это не вызвало у нее неприятного чувства. Этот высокий, здоровый и по-своему даже симпатичный парень с тревожно горящим взглядом, так рисковавший сейчас из-за нее, уже успел ей немного понравиться. Кто его знает, какую шутку сыграла с ним судьба, занеся в этот лагерь? Может, ранен был, ведь хромает же, может, по глупости мальчишеской, а может, и… по заданию наших. Конечно, по заданию! Зачем же предатель помогал бы ей бежать?! Поднявшаяся от этой догадки волна благодарности и нежности захлестнула ее, закружила голову. Темнота быстро опускалась на землю, и только качающаяся прямо над ними луна виделась сквозь прищур Аксиньиных век все больше и ярче.

Когда все закончилось и Степан устало уронил голову на ее горячее плечо, перед самыми его глазами вдруг возникла тоненькая, едва видимая в лунном свете голубая венка. Пульсируя на длинной красивой шее, она словно раз за разом подавала какой-то сигнал, кого-то звала. Он подумал об этом чисто механически, но вдруг ощутил, что сигнал разбудил того, кто, дождавшись своего урочного часа, медленно начал забирать в свою власть его душу, покрывая ее шерстью. И повинуясь ему, Степан почти бессознательно потянулся зубами к манящей жилке. Женщина сначала негромко и счастливо засмеялась, потом попыталась оттолкнуть его голову, потом дико закричала.

С этой ночи он больше не опускался до расстрелянных во рве: ежемесячно страшный путь Аксиньи повторяла одна из узниц, и скоро они для него стали чем-то вроде тех куриц, которых хромой сторож держал в своей избенке.

Когда война закончилась и Хмуров укрылся в Якутии, женщины постепенно ушли из его жизни. Нет, хоть и не часто, но они встречались в полевых партиях, в том числе и на зимовках, куда он стал вызываться добровольцем с первого же сезона. И кое-кто из простых поварих и коллекторш даже не прочь были если не связать жизнь с этим немногословным здоровым и работящим мужиком, то хотя бы прожить под его теплым боком несколько одиноких зимних месяцев. Но Хмуров понимал, что любая связь приведет к одному концу, а если учесть, что женщины в геологии на виду и известны наперечет, то после этого, конечно же, будет следствие, разоблачение и пуля в лоб. Поэтому он держался от них подальше, по возможности стараясь вообще попасть на участок, где можно было жить одному.