По учебному расписанию последние два урока у токарей отводились на самостоятельное черчение. На партах лежали чертежные доски, рейсшины, угольники, раскрытые готовальни, а на столе набор шестерен. К удивлению ребят, кроме Николая Федоровича вошли в аудиторию технолог и математик. Раскрыв журнал, Добрынин вызвал Рогова к доске. Ученики старались не смотреть на парту, за которой сидел Лосев, бледный, испуганный.

— Рогов, к доске! — повторил Добрынин, не понимая, почему ученик медлит.

И снова Иван не вышел из-за парты. Он понимал, что пока в классе находится директор, нельзя выходить вместо Рогова к доске. Захлопнув журнал, Добрынин повысил голос:

— Ученик Рогов, вы плохо слышите?

И на этот раз Иван не отозвался. Встал Антон и, глядя в пол, доложил:

— Ученик Рогов заболел.

— Позвольте, — возмутился Добрынин, — выходит, я во сне поставил Рогову отметку?

Крупными шагами подойдя к парте, где сидел Лосев, Добрынин по-военному скомандовал:

— К доске, марш!

Настал черед удивляться Николаю Федоровичу. Уж Рогова-то этого, отменного на все училище лентяя, директор знал хорошо, а к доске вышел незнакомый подросток.

Гнедышев также видел, что вместо Рогова из-за парты вышел другой ученик, и шагнул было вперед. Но Николай Федорович схватил его за руку:

— Не мешайте, какая-то проделка, обождем, посмотрим, что будет дальше.

Добрынин передал учебник Николаю Федоровичу. Иван стоял у доски, судорожно сжимая мел, не смея взглянуть на товарищей. Себя он не жалел, печалился об одном — крепко достанется ребятам за их доброту. У доски его удерживало не самолюбие, а желание доказать директору, что он не какой-нибудь прощелыга. Это и помогло ему побороть тревогу.

Трудную задачу выбрал Николай Федорович — дать характеристику температуры закалки режущего инструмента. Лекции на эту тему Лосев не слушал, изучая ее по конспекту Оленьки и учебнику. С испугом и горечью он подумал, что все позабыл. Но стоило ему вспомнить, для чего режущие инструменты подвергаются закалке, как все температуры — низкие и высокие — восстановились у него в памяти. Обстоятельный ответ он дал и на дополнительный вопрос о значении металла титана в твердых сплавах.

— Какую оценку заслуживает Рогов? — торжествовал Добрынин, готовый в аудитории расцеловать ученика, выдержавшего повторное испытание.

— Этот ученик заслужил полный балл, — радостно заявил Гнедышев, довольный тем, что он может искренне признать свою ошибку.

— Пять, — подтвердил Николай Федорович. — Отметка поставлена справедливо, но допущена неточность.

Добрынин снова изменился в лице и тихо спросил:

— В чем неточность?

— У доски не Рогов.

Стало тихо. Было слышно, как внизу звонил телефон и в соседнем кабинете испытывали действующую модель универсального токарного станка по дереву.

Подойдя к незнакомому подростку, Николай Федорович строго спросил:

— Отвечали вы хорошо. Теперь скажите свою настоящую фамилию и каким образом попали сюда в класс?

Директор знал всех учеников в лицо. Лгать не было смысла, да и зачем?

— Лосев Иван…

Слова, сказанные шепотом, были отчетливо слышны даже за последними партами.

22

Всю ночь в актовом зале горел свет. Вадим видел, как полотеры таскали наверх из умывальной ведра мастики. На полдень была назначена торжественная церемония — вручение переходящего знамени — знак победы в социалистическом соревновании Ленинграда. В училище ждали гостей из гвардейского полка штурмовиков. По этом случаю работу полотеров принимал не комендант, а Максим Ильич. Подвязав к ботинкам тряпочные туфли, он, не торопясь, обходил зал. У запасного выхода обнаружил, что паркет недостаточно натерт, нет должного зеркального блеска. Бригадир покорно согласился-перетереть.

В душе Максим Ильич был доволен работой полотеров, но, чтобы не избаловать, он по-хозяйски их ругал: за такую натирку красная цена пятачок, по тридцать копеек за метр он платит исключительно по мягкости своего характера. А часом позже Максим Ильич клялся Николаю Федоровичу, что в актовом зале училища полы натерты лучше, чем в Эрмитаже.

Торжественное событие приближалось. Утром, после физкультурной зарядки, Антонина Осиповна выдала ученикам парадную форму. В одиннадцать часов в мастерских были остановлены моторы, опустели аудитории. Построение началось без четверти двенадцать. Ремесленники построились четко очерченными квадратами, ожидая команды «смирно». Вадим вспоминал, как вручали танкистам гвардейское знамя. Замечтавшись, он не сразу понял, почему в такой праздничный день директор вошел в рабочем костюме, почему не последовало знакомой команды к встрече знамени. Почему, наконец, молчит духовой оркестр?

Николай Федорович поднялся на верхнюю ступеньку лестницы возле сцены, в мертвой тишине его слова звучали страшно:

— Праздник в училище отменяется. Сегодня в десять сорок пять минут утра ученик Алексей Волгин ушёл из мастерской и не выключил станок. Произошла серьезная поломка. Чрезвычайное происшествие пятнает училище, не позволяет хранить переходящее Красное знамя Ленинградской комсомольской организации.

Андрей Матвеевич еще не подал команды «вольно!», а строй нарушился, безукоризненно ровные квадраты потеряли правильное очертание, расплылись. За вину Алексея в ответе все училище! Не слишком ли это жестоко? Если бы можно было мужчинам реветь, многие разревелись бы, а мастера уже подавали обычную команду, как после линейки.

— Пятнадцатая слесарная, подравняйся!

— Тридцать четвертая токарная, направо!

— Третья модельная, кругом!

Торжество не состоялось. Ученики, сменив форму, расходились по учебным кабинетам и мастерским. В актовом зале остался лишь Максим Ильич. Сняв со стола плюшевую скатерть, он сел на ступеньку лесенки у сцены, откуда несколько минут назад директор объявил неприятное известие. Вглядываясь в отражение люстры в блеске паркета, Максим Ильич жаловался сам себе на директора:

— Беспокойный человек! Чего ради испортил праздник? Отослал обратно знамя. Сколько времени ждали награды. Присудили честь-честью, взял и по своей воле отказался.

К такому крутому решению Николай Федорович пришел не сразу. Славу и он любил, как любит ее каждый человек, но ту славу, что добыта в труде, в бою, ту славу, что рождена пламенем сердца. Еще вчера он долго стоял у доски успеваемости, читая в колонках цифр ненаписанное слово — победа: средний балл по училищу был три и девять десятых. Фамилии всех педагогов и мастеров следовало бы крупно написать на этой доске. По вечерам не пустовали комнаты для домашних занятий. Консультанты не жаловались на скуку. Соревнование повлияло и на внешний вид учащихся: пряжки начищены до золотого блеска, из-под воротов гимнастерок виднеются белоснежные кромки.

И вот эта авария. Поломка станка — тревожный сигнал: смотрите, у вас в сто двенадцатом училище не все благополучно. Что с того, что знамя присуждено? Знал Николай Федорович, что никто не мог ему помешать принять и хранить