этот знак трудовой доблести. Но совесть коммуниста восставала против праздника. Если он примет знамя — это будет сделано только ради честолюбия. В доме, где случилось несчастье, не устраивают торжеств.

С утра стояла солнечная погода, но к полудню из-за Невы налетел ветер, срывая с ветвей снежные хлопья. Почернел парк, закрутила пурга. Без шапки вышел Николай Федорович навстречу гвардейцам-летчикам, привезшим знамя. Собрав всю свою волю, он сказал полковнику:

— Прошу простить за хлопоты. Не может сто двенадцатое ремесленное училище принять знамя, крупный проступок мы совершили…

После этих слов Николаю Федоровичу стало легче, словно тяжелый груз он снял со своей совести. Он верил: придет день, и те же летчики-гвардейцы внесут в училище алое шелковое полотнище — символ заслуг перед Родиной.

За плохие дела знамя не положено. В училище не затухали споры о том, какое наказание понесет Алексей. А ведь надо же было недели за две до аварии принять Алексея в комсомол: плохие черточки проявлялись в его характере и раньше, но в день приема никто из активистов не хотел омрачать ему праздник. Постеснялись сказать, что зазнайство к хорошему не приведет. Быть может, критика товарищей заставила бы его задуматься.

На третий день после аварии в механическую мастерскую вошел невысокого роста старик в сером костюме. На лацкане его пиджака висела золотая звезда Героя, а чуть ниже — орден Ленина и медаль «За оборону Ленинграда». Опираясь на суковатую самодельную трость, прорезанную поперек широкими алюминиевыми лентами, он остановился возле Пичугина, о чем-то спросил. Выключив привод, Яков показал в глубь мастерской, сам пошел проводить старика. Когда старик проходил по главному проходу, станки на всех трех линиях были переведены на холостой ход, ремесленники с любопытством разглядывали знатного человека. Шутка ли, Герой Социалистического Труда! У Евгения Владимировича было много друзей на машиностроительном заводе, и никто из ребят не сомневался, что гость свернет сейчас в конторку мастера. Но, дойдя до поворота, Яков свернул влево. Вадим издали заметил его улыбающееся лицо и удивился: «Неужели ко мне?».

— Здравствуйте, — по-стариковски добродушно приветствовал гость Вадима. — Давайте познакомимся: Егор Савельевич.

Быстро спохватившись, что имя и отчество ничего не говорят комсомольскому секретарю, старик пояснил:

— Я — дед Алексея Волгина.

Вадим почтительно пожал протянутую руку.

— Хабаров.

— А проще?

— Вадим.

Потускневшие глаза Егора Савельевича светились теплом. Дед напоминал Вадиму отца, правда, тот был много моложе. Бывало, застав в комнате сына с ватагой сверстников, он искренне переживал, если школьная футбольная команда проигрывала ребятам из соседнего переулка.

Егор Савельевич показал аккуратно обрезанный конверт.

— Серьезно проштрафился мой парень?

Письмом приглашая в училище мать Алексея, Вадим и не полагал, что оно попадет к такому старому и знатному человеку. Лучше бы, конечно, самому зайти к Волгиным и все рассказать. Вот как нехорошо получилось! Точно догадавшись о его мыслях, Егор Савельевич сказал:

— Разумно, Вадим, поступаешь, по-рабочему. Несомненно, Алешка рассердится. Но его обида, — Егор Савельевич поднес согнутую ладонь ко рту, слегка дунул, — была и нет. Я за письмо благодарен. Желаю, чтобы мой внук из ремесленного вышел нужным государству человеком. Так что же все-таки он тут набедокурил?»

Час от часу не легче! Оказывается, Алексей не осмелился сказать дома про поломку станка. Егор Савельевич помрачнел: думал, прогулял парнишка, уроки не приготовил или поколотил кого-нибудь. И вдруг такое дело! В роду токарей Волгиных не бывало еще станколомов.

Вадим проводил старого Волгина к рабочему месту его внука. Пропал в глазах Егора Савельевича теплый огонек. Он зябко ежился, пиджак на нем как-то обвис, точно был надет с чужого плеча. Вадим от всего сердца жалел старика и, пытаясь ободрить, преуменьшал беду.

— За неделю станок отремонтируют, вы не беспокойтесь.

Кого он хотел успокоить? Старому токарю было достаточно взглянуть на станок, чтобы определить серьезность поломки. Сняв пиджак, засучив рукава рубахи, Егор Савельевич открыл коробку скоростей, ощупал глубокую вмятину на шпинделе, подержал на руке искореженную шестерню, опробовал самоход. И, отерев руки клубком суровья, сказал:

— Требуется капитальный ремонт. Но ты-то не беспокойся, секретарь. Волгины никогда в государственную казну не залезали. Наш грех, мы и ответ держать будем — совестью и рублем.

Тверд в своем слове был Егор Савельевич. Прямо из мастерской он прошел к директору и полностью внес деньги за ремонт. Вадим считал, что конфликт с поломкой станка завершен, и крайне удивился, когда после занятий Андрей Матвеевич спросил его:

— Как комитет думает поступить с Алексеем?

— Все в порядке.

— Обсудили?

— Волгины возместили убыток государству.

Андрей Матвеевич покачал головой.

— В детстве бабушка рассказывала мне сказку: один отец, чтобы приохотить сына к труду, посылал его батрачить, а жалостливая мать давала сыну деньги. Сын принесет в получку рубль, а отец этот рубль в печку. Сыну-то что? Не он заработал. Но как-то принес на рубль медяков, и когда отец их также бросил в печку, не тут-то было! Сынок голыми руками полез в огонь. А почему? — обратился Андрей Матвеевич к Вадиму.

— Очень просто. Эти медяки он сам заработал.

— Верно. И я это к тому говорю, что Алексей еще не знает цену деньгам. Если вы пройдете мимо этого случая, увидите, как он еще будет хвалиться, дескать, в чем дело? Авария? Так я уж уплатил. Он, видите ли, рассчитался сполна за аварию. Не выйдет! Комитет комсомола не имеет права пройти мимо этого случая.

Андрей Матвеевич взял Вадима за локоть и увел к себе в кабинет.

В понедельник у входа в столовую висело объявление:

«В среду состоится открытое комсомольское собрание. Повестка дня: обсуждение конфликтного дела Алексея Волгина».

23

Вадим и не думал, что в большом доме на Моховой улице, где однажды ему довелось заночевать, он будет частым гостем. Следующая неделя выдалась напряженная. Мария Ивановна готовила выставку о творчестве Гоголя, пришлось ей помогать. Потом этот случай с Волгиным. Да и по технологии начали новый раздел. Ночная прогулка — проводы Тамары — постепенно стала тускнеть в памяти Вадима. В четверг, незадолго до отбоя, дневальный позвал его к телефону. Кто бы это мог быть? Родных и знакомых у Вадима в городе не было, фронтовые друзья далеко, из райкома так поздно не позвонят. Взяв трубку, он услышал голос Тамары.

— Почему не заходите на Моховую? Вы ведь обещали…

Вадим почувствовал себя неловко. В армии он привык разговаривать по телефону лишь по служебным делам. Но приятно знать, что за