«Если бы ты был на самом деле, они б тебе поверили».

И снова тишина. И тишина.

– Кот?

Тишина, и ждать теперь нет смысла. Если бы ты только был.

Потом возня. Рывок – и меленькие ссадины на коленях. Дверь. Замок вполоборота.

А впрочем, не было. Ничего этого не было.

Он развернул сложенный вдвое тетрадный листок. Взглянул, и чувство некогда пережитого поражения внезапно тупо ткнуло под лопатку.

На клетчатой странице была изображена горбатая собака. Набоков перевернул листок и почти удивился незнакомой подписи. Анна Ткачук, 8 лет. Вот и та собака из прошлого тоже была красной. Свой страх неведомая Аня сумела вынуть из головы и предать бумаге, чтоб наставник мог яснее видеть цель. А это значит, она готова бороться вместе. Тогда – другое…

– …чего ты боишься?

– Ничего.

– Все чего-то боятся, поверь. И я тоже. Чего боишься ты?

– Голод – это плохо.

Это ответ другого ребенка. Ответ, за которым, как за стеной, в очередной раз осталась скрыта громадная часть загадки по имени Дана Бойко.

– Дана, пойми, страх – это не плохо. Дураки не боятся. Это союзник, твоя защита…

– Я никогда не боюсь.

– Никогда или никого?

– Если никогда – то не важно кого.

Дана в своей манере. Новый тезис отважной полусобаки. Ровная, несколько отрешенная. Взгляд открытый и равнодушный. Порой Набокову снилось, что он вертит ее и все не может повернуть к себе лицом. Поворот, поворот, поворот. И раз за разом лишь острые лопатки, копна светлых волос и затылок.

Тумбочка Даны привычно отличалась порядком. Внизу плотная стопка исписанных листков из тетради в клетку. Она тогда непрерывно вела дневники. Многих педагогов это подкупало, ошибочно указывая на открытость и готовность к общению. Набоков рассеянно листал страницы. Он давно понял суть этих записей: в них лишь та часть, которая показывает Дану-человека. Нет, девочка ничего не скрывала. Просто Дана-собака не умеет писать и не может анализировать. И так и останется вне поля рассмотрения.

Внезапно внимание Набокова привлек странный листок. Непонятно. Ровные каракульки без смысла. Его профессиональное чутье стало в стойку. С обратной стороны… Вот оно. Кривая линия красным, пустая и случайная на первый взгляд.

Нашел! Доверила-таки бумаге. Набоков раздумывал минуту, потом все сложил, как было, и вернул на место. Только эту страницу отснял телефоном.

Ключа к коду не потребовалось. Это был простейший шифр на основе кириллицы, такой, где изымалась часть буквы. Поняв, в чем тут дело, он смог прочесть, не прибегая к переписыванию. Прочел и вновь озадачился.

К собственному удивлению, этот комментарий он приписал рваным Даниным шифром из полубукв под копией горбатой красной линии, рисующей, по-видимому, лопатки выше головы.

Это ничего не разъяснило. Ничего не дало. «Бесценное» открытие не пригодилось. Дану не удалось разговорить или иначе вызвать на откровенность.

Никогда до сего дня не была потревожена память о красной гиене.

Но навязчивое предчувствие поселилось в голове блестящего доктора с тех пор. Дана. Что-то уготовано ей? Он смеялся над этим предчувствием, а предчувствие возвращалось с настойчивостью бабочки, бьющейся в ламповое стекло.

С утра установилась извращенная невыразимая жара, такая, что изумилось все живое. Несвоевременное летнее тепло клубилось паром и липло к спине и подмышкам, а от земли по-прежнему шел стылый холод едва сошедшего снега. В любой одежде тело оплывало потом, а ноги тем временем индевели. Казалось, само время треснуло от напряжения и развалилось на вчера и завтра.

День дал больше вопросов, чем ответов. Тема замирения почти физически присутствовала везде, где были люди, конкретно и непоправимо, как крышка гроба, до срока прислоненная к стене.

Поминутно надрывался рупор сепаратистов:

Приказа не было. Ждали все: от командира и до рядового. Майор пытался навести порядок, но обстоятельства покачнули его авторитет. Бойцы нервозно маялись без дела. Не слушали приказа. Напряжение прорывалось дикими беспочвенными стычками. К полудню оперблок прирос двумя новыми постояльцами с колото-резаными ранами, правда, поверхностными. Голодные издерганные люди приближались к грани истерии.

Около часа дня на дороге, окаймлявшей кукурузное поле, показался «уазик» с развевающимся флагом Страны на крыше. Мы замерли: он с ходу вошел в зону поражения орудия сепаратистов, скрытого в лесу. Свернул с асфальта в жидкую грязь холмов перед монастырем и уверенно двинулся в нашем направлении прямиком мимо их огневой точки.

– Хана ребятам…

Бойцы превратились в слух, ловя шум приближающегося мотора. Взлетая и переваливаясь на кочках, машинка миновала подъем и остановилась неподалеку от входа в монастырский лаз. Навстречу визитерам во весь рост выступил Жорик. Ни выстрела, ни звука. «Лесные» по-прежнему молчали. С первого обмена взглядами майора с двумя вновь прибывшими становилось ясно, кто теперь главный.

В траншее наш командир без выражения зачитал приказ штаба следующего содержания: «Подготовить транспорт и технику к маршу, личному составу быть готовым к срочной передислокации».

Все. Бойцы братались. Приказ вызвал настоящую бурю эмоций при том, что ровным счетом ничего особого в себе не содержал. Техники и транспорта у нас не было, кроме легендарной БМП-ковчега без горючего. Личный состав и без того вот уже несколько дней был готов ко всему, и к передислокации в первую очередь.

– Че киснешь? – добродушно гаркнул Сотник и обнял меня за плечи до щелчка в лопатках.

Я не ответила.

Двое из ларца-«уазика», внешне больше похожие на волонтеров, чем на офицеров, двинулись в массы. Вкратце они обрисовали бойцам предстоящие события. Нас вводили в состав одной из двух колонн, которые организованно выдвинутся на юго-запад, минуя несколько кордонов, покинут зону окружения и присоединятся к основным силам Страны.

Речи лились. Было что-то сверхъестественное в этих двоих, непробиваемое, будто заговоренное. В их уверенных спинах и бритых лицах, в похожести этих лиц… да даже в том, как их «уазик» ни разу не завяз в холмах. Но сомневались, видно, только я и Жорик.

– Нам предоставят транспорты? – настойчиво спрашивал майор вновь прибывших.

– Конечно.

– В каком количестве, что это будет?

– Не волнуйтесь. В целом в колонне предполагается до тысячи человек, уж вам-то мы найдем местечко.

– Когда планируется выход на марш?

– По окончании формирования колонн.

– Когда конкретно? Срок ультиматума истекает через девятнадцать часов.