– Скажите, Светлана Степановна, а ее никто не спрашивал? – задал он бесполезный, на его взгляд, вопрос.

Просто, чтобы не молчать. И не глохнуть от грохота дождевых струй о металлический козырек подъезда.

– Кого? Ниночку? Так ее никто и никогда не спрашивал. Жила себе тихо, – нехотя проговорила женщина и снова плотно сомкнула губы.

– Инну – ее дочь. Ее никто не спрашивал? Никто ею не интересовался?

– Нет, – слишком быстро, слишком громко ответила она и повернулась лицом к двери. – Пора мне, простите…

Она повернулась к нему спиной, набрала код, в замке пискнуло, щелкнуло. Светлана Степановна потянула дверь на себя. И тут окно первого этажа, расположенное слева от входа, с треском распахнулось. И через подоконник, не боясь вымокнуть, свесился старик в клетчатой байковой рубахе.

Венчик седых волос торчал нимбом вокруг обширной лысины. Морщинистые щеки в порезах от бритья. В левом ухе слуховой аппарат. Его вытянувшаяся в сторону Светланы Степановны крючковатая рука подрагивала.

– Чего вытаращился, Мишин? Чего тебе надо? – грубо откликнулась Светлана Степановна, уставившись на артритные пальцы, указывающие в ее сторону. – Не спится тебе, старик!

– Ты врешь, – сипло произнес тот.

По его лысине звонко щелкали капли дождя. Голова на худой шее дергалась, бескровные губы ползли в сторону, но он и не подумал укрыться в комнате. И снова повторил:

– Все врешь, Светка!

– Чего я вру?! Чего я вру?! – взвизгнула женщина, выпуская металлическую ручку подъездной двери, та снова закрылась, щелкнув замком. – Сиди уже дома, полоумный! И бабка твоя такая же! Вот не спится вам ни днем, ни ночью!

Дед глубоко втянул впалой грудью воздух и разразился такой отборной бранью в ее адрес, что Валера попятился. Принимать участие в соседских разборках, слушать оскорбительные воспоминания прошлых шальных лет не очень хотелось. Тут, как назло, ветер усилился. И в машину, под струю горячего воздуха из печки, захотелось пуще прежнего.

И он бы точно ушел, не ткни старик пальцем в его сторону.

– Она врет, парень. Все врет! И к Нинке Комаровой она убивцев направила. И журналисту все разболтала.

– Какому журналисту?! Какому журналисту, старый придурок! – с истеричным повизгиванием вскинулась Светлана Степановна и, подскочив ближе, смачно плюнула в сторону распахнутого окна первого этажа.

Рука деда со скрюченными пальцами заметалась в воздухе, как старая высохшая ветка. Он пытался дотянуться до обидчицы. А она, довольная собственной неуязвимостью, сыпала в его адрес проклятиями.

– Так, хватит! – рявкнул Арский, заставив пожилых людей замереть с открытыми ртами. – Хватит устраивать шоу, граждане!

– Никакого шоу, парень, – отозвался тут же дед с ворчанием. – Она врет, эта старая проститутка. Люди, которые Нинку замучили, к ней обращались за адресом. Не знали они, где она живет. У нее спросили, она как раз скамейку жопой плющила, она им и сказала, где Нинка-то живет.

Валера перевел взгляд на Светлану Степановну. Она отвернулась, успев хищно оскалиться в сторону деда.

– А потом журналист к ней подсел. Высокий такой, типа тебя, – сухая рука с болтавшимся на ней широким рукавом байковой рубашки указала на Валеру. – С карточкой на шее. Она ему и разболтала все про Инку. Трещала так, что у меня слуховой аппарат фонил.

Дед выругался, пару раз плюнул через подоконник. Смахнул с лысого черепа дождевые капли.

– Все, как сорока, выболтала. Про всю Инкину жисть. А у ней жисти-то той – кот наплакал. И знаешь, что я тебе скажу, парень, – дед пошамкал беззубым ртом, снова прошелся ладонью по лысине, приглаживая промокшие редкие прядки. – Никакой он не журналист, дядя этот.

– А кто же? – выпалили они одновременно.

– А черт его знает, кто он такой! – Дед чуть выпрямился, прячась от дождя в квартире, но от окна не отходил, продолжая размахивать рукой. – Но, скажи на милость, зачем журналисту Инку увозить? На кой черт она ему сдалась? Написал про нее и ладно. На кой черт ее спасать-то?

Его нижняя губа вяло вывернулась. Голова маетно закачалась.

– Незачем, – добавил он.

– Спасать? От кого спасать?

Валера нахмурился. Его слегка поколачивало. От холода уже сводило мизинцы на ногах. Плохой признак. Запросто следом могла накрыть простуда. В желудке урчало от голода. И уйти нельзя, и в кабинет свой на допрос не вызвать, кабинет за сотни верст.

– Так вернулись эти двое, которым эта старая проститутка адрес дала. Прям накануне того дня, как Инка вернулась, и они вернулись. И в квартиру Нинкину зашли. Эта-то ничего не перепутала. Дверь хлопала, моя старуха слепая совсем, но слышит за сто верст. И все замки в нашем подъезде узнает. Она сказала, Нинкин замок щелкнул. Они засели там. А потом и Инка обнаружилась. По двору по темноте кралась. Я слышу плохо, но вижу еще ого-го! В подъезд то она вошла, но до квартиры не дошла. Замок не открывался. Мы со старухой слушали нарочно. Дверь приоткрыли и слушали.

– Хорошо, а что было потом?

– А потом она с журналистом из подъезда выскочила. Бегом до его машины. И уехали. Так-то, парень. А теперь спроси меня: знаю я марку его машины или нет? – Дед ощерил щербатый рот в хитрой улыбке.

– Спрашиваю. Знаете марку его машины?

– Нет, – вздохнул дед. – Не знаю.

– Жаль. – Валера развел руками.

– А чего про номер не спросил? – будто даже с обидой протянул старик.

– Спрашиваю. Знаете ли вы номер его машины? И даже знаю ответ. Нет? Угадал?

– А вот и не угадал, – старик рассмеялся как ребенок. – Записал номер-то. В тот день, когда он эту дуру обрабатывал, я номер-то и записал. Это уши у меня, как у тетерева. А глаза еще ого-го! И ты это… – дед снова ткнул пальцем в сторону притихшей Светланы Степановны. – Держи эту курву за шиворот. Ща мы все вместе в наш околоток поедем. Рисовать.

– Чего?! – вскинулась женщина. – Я те ща как нарисую! Чего я рисовать буду, чего?

– А того, кого ты в Нинкину квартиру отправила. Я-то их видал, но со стороны. А ты-то рожи их хорошо видела. Улыбалась еще им, дура! Сообща картинку-то сочиним. Все вместе…

Съежившись в комок, она лежала на широкой кровати странного человека, приютившего ее из странной прихоти. Он так и не смог ей толком объяснить, почему решил ей помогать. Почему ей поверил. У него был колоссальный опыт в общении с преступниками. Он должен был понять, что ее совесть совсем не чиста. Что ее совесть запятнана. Но он будто не понимал. Будто настырничал сам с собой. Слушал ее длинные истории не перебивая. Делал какие-то пометки в толстой общей тетради. И странно – верил.

Она лежала на его широкой кровати, стоявшей по центру в маленькой комнате мансардного этажа, и слушала стук собственного сердца.