Боян допил рюмку, пошел на кухню и оприходовал две тарелки фасоли — не от голода, от нервов. Затем дополз до спальни со вчерашним номером «Работническо дело»[26] в руках, рухнул на кровать и со страху заснул. Проснулся от нежного шелеста, Мария раздевалась. В темноте ее плечи сияли мягким светом, соски маленькой груди затвердели от холода, он знал каждый изгиб этого беззащитного тела, его тепло и вкус, как знают вкус хлеба. Поднявшись на локтях, Боян огляделся вокруг.

— Который час? — виновато спросил он.

— Ну? — коротко переспросила она, стараясь не разбудить окончательно своим заиканием.

И потекли его слова — захлебывающийся шепот, словно это рассказывал кто-то другой, не он. Боян постарался четко изложить ей все случившееся, сдерживая свои туманные предчувствия. Он ощутил, как его пальцы впились в пододеяльник, до онемения.

— В-власть, в-власть, — мучительно выдохнула Мария, — но что у тебя общего с властью?

— Я задаю себе тот же вопрос.

— Н-не нравится мне вся эта история, не езди больше в Железницу.

— Это был приказ, — ответил он.

— Придумай какое-нибудь оправдание, Генерал имеет право приказывать тебе только по работе.

— Это и был служебный приказ.

Они долго молчали, глядя в потолок. Мария прильнула к нему, ее рука нежно проползла по его груди, но он не испытал никакого желания — с тех пор как Генерал вызвал его в свой кабинет, он уже не мог быть мужчиной.

* * *

На этот раз Генерал был в форме, красные лампасы и золотые погоны создали полосу отчуждения, между ними выросла ледяная пустота Власти.

— Вы ведь не будете пить кофе, правда? — традиционно спросил он, предложив ему сесть на угловую лавку-лежанку, покрытую тканным шерстяным одеялом. Огонь в очаге не горел, холодный пепел, казалось, усиливал холод, дом издавал характерный деревенский запах непроветриваемого пространства и домашних половиков, кран на кухне капал, и этот назойливый упорный звук сверлил ему мозг.

— Сегодня прекрасная погода… — сказал Боян.

— Это ни к чему, — нелюбезно парировал Генерал, — если хотите, можете курить.

Генерал откинулся на спинку простого деревянного стула, пригладил искрящиеся белизной волосы. Пепельница на столе была полна окурков. Изборожденное морщинами лицо выражало недовольство, мешки под глазами приобрели нездоровый синеватый оттенок, все его естество было охвачено убийственным безразличием, пугавшим Бояна до смерти. Они долго и бессмысленно, но как-то сосредоточенно молчали, им просто не о чем было говорить. На мгновение Бояну даже показалось, что он — незваный гость, что он нагло ворвался в застойную тишину этого дома и что ему пора уходить. Он засмотрелся в окно — ноябрьское солнце придавало воздуху желтизны, вскопанную грядку засадили луком-арпачиком, за калиткой начинала свой извилистый путь тропинка, ведущая к табличке «Осторожно, медведи!» Высоко вдали, над поросшими орешником полянами, уже белел Черный пик. Влажный, непроветренный холод, казалось, впитывался в кости, Боян вздрогнул.

Через полчаса раздался шум мотора подъезжающей машины, вишневый Мерседес с западногерманскими номерами остановился у забора, из него вышел элегантный мужчина лет пятидесяти с кожаным кейсом в руках. Очевидно, он бывал здесь не раз, потому что по-свойски проследовал через двор и без стука вошел в дом.

— Господин генерал, наша встреча — такая радость для меня, — слово «господин» удивило Бояна, незнакомец говорил по-болгарски с акцентом, но абсолютно понятно, — я задержался у наших друзей.

— Вы ведь не будете пить кофе? — строго спросил Генерал.

— О, кофе я уже пил в «Нью-Отани», какое счастье лицезреть вас! Очень приятно, Тони Хури, — он пожал Бояну руку и долго тряс ее.

Тони Хури оказался ливанцем из аристократической христианской семьи. В свое время окончил факультет стоматологии болгарского мединститута, но зубоврачебное дело его не прельщало. «Лучше лезть людям в карманы, чем в открытые рты», — заявил он, смеясь, и вопреки воле отца — «все в нашей стареющей семье мечтали о собственном враче» — занялся торговлей.

— Я продавать все и всегда, — зашелся он хохотом, — но покупать редко и очень осторожно. Трудней всего купить человека, — он пронзительно глянул на Бояна, — но это самый доходный бизнес, дорогой мой господин Тилев.

Слово «бизнес» тоже показалось чужим и неуместным в деревенской убогости этого домика. У Тони Хури были блестящие масляные глаза навыкате — типичные глаза профессионального лжесвидетеля. Его черные волосы блестели, лицо выражало смесь восточной сердечности и притворства, тоненькие усики повторяли черту верхней губы. Он был навязчиво изыскан, закругленный животик придавал ему особое добродушие, видно было, что этот араб богат: костюм из тонкой английской шерсти, на обеих руках — перстни с бриллиантами, каждый из которых дороже, чем бояновский «москвичок». Многословно и насмешливо он поведал о своих троих братьях и четырех сестрах, живших в христианском квартале Бейрута, о парализованном во время войны дяде, который переселился в Иорданию, а потом, словно в доказательство сказанного, расстегнул на груди рубаху и продемонстрировал массивный нательный золотой крест.

— Большая семья, много любви… — прочувствованно вздохнул ливанец.

— Я собрал вас здесь, — все с тем же отсутствующим видом прервал его словоизлияния Генерал, — чтобы вы познакомились. Вы будете работать вместе, товарищ Тилев.

— Так точно, — вытянулся Боян, почувствовав, что страх искривил губы. — Но я не знаю, о чем идет речь.

— Господин Хури вам объяснит.

Тони Хури радостно вздохнул, а потом воодушевленно потянулся к кейсу, открыл его и вытащил конверт с документами. Разложил их перед собой и водрузил на нос очки в черепаховой оправе. Его пальцы ловко затанцевали, забарабанили по папке, заглушив звук капающей воды из протекающего на кухне крана.

— Это наша фирма, — многозначительно произнес он. — Документы и задержали меня у моих дорогих друзей.

Боян взял протянутые ему листки бумаги, это было судебное решение Софийского городского суда о регистрации фирмы «Union tobacco» с иностранным участием. В качестве партнеров по бизнесу указывались ливанский гражданин Тони Хури, а с болгарской стороны — Боян Тилев. Далее следовало подробное описание предмета деятельности, изложенное на разбитой пишущей машинке, и множество квитанций за внесенные платежи и сборы. Над бледной печатью значилось, что уставной капитал фирмы «Union tobacco» — десять тысяч долларов США.

— А вот это — ваша подпись, — Тони Хури перегнулся через столик и ткнул холеным пальцем в конец листа. Бриллиант в перстне рассыпался искрами.

— Подпись моя, — не скрыл изумления Боян, его трясло от холода, — но я ничего не подписывал… Этот документ фальшивый, он незаконный!