Я замер, уставившись на него в темноте.

— Что ты должен сделать?

— Я должен тебя убить, — повторил он. Потом вспомнил, что Альфред приказал еще кое-что. — Если окажется, что ты на стороне Зигфрида.

— Но я не на стороне Зигфрида.

— Король просто хочет быть в этом уверен. А тот монах, Ассер… он говорит, что тебе нельзя доверять. Поэтому, если ты не подчинишься приказу, я должен буду тебя убить.

— Почему ты мне об этом говоришь? — спросил я. Стеапа пожал плечами.

— Неважно, приготовишься ты заранее или нет, я все равно тебя убью.

— Нет, — поправил я, — ты попытаешься меня убить. Тот долго размышлял, прежде чем покачать головой.

— Нет. Я тебя убью.

Он в самом деле так поступил бы.

Мы выступили в черноте ночи под небом, затянутым облаками. Наблюдавшие за нами вражеские всадники с наступлением сумерек вернулись в город, но я не сомневался — в темноте Зигфрид вышлет разведчиков. Поэтому час или больше мы держались тропы, которая вела на север через болота. Было трудно придерживаться этого пути, но спустя некоторое время почва стала тверже и пошла вверх, к маленькой деревне, где в слепленных из ила домишках, увенчанных огромными грудами соломы, горели огоньки.

Я открыл дверь одного из таких домов и увидел семью, в ужасе сжавшуюся возле очага. Те были перепуганы, потому что слышали, как мы приближаемся, и знали — в ночи движутся только недобрые создания, зловещие и смертельно опасные.

— Как называется эта деревня? — спросил я.

Мгновение никто не отвечал, потом мужчина покорно склонил голову и сказал, что, кажется, это селение зовется Падинтун.

— Падинтун? — переспросил я. — «Имение Падды»? Падда здесь?

— Он умер, господин, — ответил этот человек, — несколько лет назад, господин. Никто здесь не знал его, господин.

— Мы — друзья, — сказал я, — но если кто-нибудь выйдет из своих домов, мы перестанем быть друзьями.

Я не хотел, чтобы какой-нибудь селянин побежал в Лунден и предупредил Зигфрида, что мы остановились в Падинтуне.

— Ты понял меня? — спросил я мужчину.

— Да, господин.

— Только выйди из дома, и ты умрешь, — пообещал я.

Я собрал своих людей на маленькой улочке и велел Финану выставить стражу у каждой хижины.

— Никто отсюда не выйдет, — сказал я ему. — Они могут спокойно спать в своих постелях, но никто не покинет деревню.

В темноте обрисовался силуэт Стеапы.

— Разве нам не полагается маршировать на север? — спросил он.

— Да, полагается. А мы этого не делаем, — резко ответил я. — Поэтому тебе пора меня убить. Я нарушаю приказы.

— А, — крякнул он и присел на корточки.

Я услышал, как скрипнула кожа его доспехов и звякнули звенья кольчуги.

— Теперь ты можешь вытащить свой «сакс», — предложил я, — и выпотрошить меня одним движением, всего одним ударом в живот. Только сделай это быстро, Стеапа. Вспори мне живот, и пусть твой клинок не останавливается, пока не пронзит мне сердце. Но сперва дай мне обнажить свой меч, ладно? Я обещаю, что не пущу его в ход против тебя. Я просто хочу отправиться в чертоги Одина, когда умру.

Тот рассмеялся.

— Я никогда не пойму тебя, Утред.

— Я очень простая душа, — сказал я. — Просто я хочу домой.

— Не в чертоги Одина?

— Рано или поздно — да, но сперва домой.

— В Нортумбрию?

— Туда, где у меня есть крепость возле моря, — печально проговорил я.

И подумал о Беббанбурге на высокой скале, о широком сером море, без устали катящем свои волны, чтобы разбить их о скалы, о холодном ветре, дующем с севера, о белых чайках, кричащих в брызгах пены.

— Домой, — проговорил я.

— В тот дом, который украл у тебя твой дядя? — спросил Стеапа.

— Эльфрик, — мстительно проговорил я и снова подумал о судьбе.

Эльфрик был младшим братом моего отца. Он остался в Беббанбурге, в то время как я сопровождал отца в Эофервик. Я был тогда ребенком. Мой отец погиб при Эофервике, сраженный клинком датчанина, и я попал в рабство к Рагнару Старшему, который вырастил меня как сына. А мой дядя пренебрег желанием моего отца и присвоил Беббанбург. Память об этом предательстве всегда жила в моем сердце и жгла гневом. И когда-нибудь я отомщу ему.

— Когда-нибудь, — сказал я Стеапе, — я вспорю Эльфрика от паха до грудины и буду смотреть, как он умирает. Но сделаю это медленно. Я не проткну его сердце. А буду смотреть, как тот умирает, и мочиться на него, пока он будет дергаться. А потом убью его сыновей.

— А сегодня ночью? — спросил Стеапа. — Кого ты убьешь сегодня ночью?

— Сегодня ночью мы возьмем Лунден, — сказал я.

Я не видел в темноте его лица, но чувствовал, что тот Улыбается.

— Я сказал Альфреду, что он может тебе доверять, — проговорил Стеапа.

Пришел мой черед улыбнуться.

Где-то в Падинтуне завыла собака, потом все стихло.

— Но я не уверен, что Альфред может мне доверять, — после долгой паузы сказал я.

— Почему? — озадаченно спросил Стеапа.

— Потому что в одном отношении я очень хороший христианин, — ответил я.

— Ты? Христианин?

— Я люблю своих врагов, — пояснил я.

— Датчан?

— Да.

— А я — нет, — безрадостно проговорил Стеапа.

Его родители были убиты датчанами.

Я не ответил, думая о предназначении. Если трем пряхам известна наша судьба, тогда зачем мы даем клятвы? Ведь если потом мы их нарушаем, разве это не предательство? Или тоже судьба?

— Итак, завтра ты будешь сражаться с ними? — спросил Стеапа.

— Конечно. Но не так, как ожидает Этельред. Поэтому я ослушаюсь приказа, а тебе велено убить меня, если я так поступлю.

— Я убью тебя позже, — сказал Стеапа.

Этельред изменил наш план, с которым раньше все согласились, даже не подозревая, что я никогда и не собирался следовать ему. Этот план был слишком очевиден. Разве когда-нибудь армия нападала на город по-другому — не пытаясь отвлечь защитников от намеченных для штурма укреплений? Зигфрид поймет, что наша первая атака — фальшивка, и не сдвинет с места гарнизон, пока не убедится наверняка, что распознал настоящую угрозу. И тогда мы погибнем под стенами, а Лунден останется оплотом норвежцев.

Поэтому существовал единственный способ взять город — с помощью хитрости, уловок и отчаянного риска.