у вас красивое имя! — попытался удержать её Шереметьев.

— При рождении она была названа Марией. Это лахтари сделали её Импи, — проворчал старик.

— Какие лахтари?

— Те, что убили моего сына, а меня ослепили… Кровавые мясники, они отомстили нам за то, что мы спасли добрых людей от смерти. Мы накормили и обогрели раненых, усталых, больных и проводили их к границе. Мы не знали, что это были красные финны, а за ними гнались белые финны… И вот, сын мой погиб, я брошен в вечную тьму, а внучка — единственное продолжение нашего рода — училась в финской школе и теперь презирает нас — карел, ненавидит русских, мечтает выйти замуж за финна.

Старик снова позвал внучку, но она, усевшись на сундук в полутёмной горнице, не двинулась с места. Поставила на подоконник зажжённую лампу и стала вязать носки.

— Импи, соблюдай законы гостеприимства: что есть в печи, давай на стол!

Старик обращался к ней по-русски, а она отвечала по-фински. Значит, понимала, но не хотела говорить по-нашему из упрямства.

— Ах, у тебя нет пирогов? И сахар весь вышел? И солёную рыбу ты скормила собакам? Ты дурная хозяйка! — рассердился старик.

Из печки так и несло рыбными пирогами. А в сенях мы видели целые связки вяленой рыбы.

Нам захотелось уйти из этого дома поскорее, но за окном бушевала метель, и мы так устали, добираясь сюда по пояс в снегу, что как сели, так и не могли подняться с места.

— Если у вас ничего нет, у нас кое-что есть, — попытался улыбнуться Шереметьев и, достав из полевой сумки банку консервов, сухари и плитку шоколада, выложил на стол. — Угощайся, дед!

— Я беден, но щедр! — крикнул Импи старик. — Я отвечу на угощение русских своим угощением.

Хлебнув горячего чаю, слепец снял со стены кантеле — инструмент, похожий на старинные русские гусли, — и, перебрав струны, тряхнул седыми кудрями:

— Послушайте сказку, которую ещё никто не записал на бумагу.

Импи попыталась остановить его, что-то сердито и настойчиво сказав по-фински.

— Ничего, куда им торопиться в такую метель… — ответил старик.

«Наверное, ей не терпится выпроводить нас, пока не перепеклись пироги в печке, — подумала я. — При нас и доставать их не хочет, жадная злюка!»

Старик пригладил свои седые волосы, перебрал звонкие струны кантеле и запел несколько хрипловатым, но приятным, задушевным голосом:

Жили два хозяина, жили два соседа:

Водяной Бюля, водяной Юля.

Каждый имел озеро, хорошее озеро,

Полное окуней, и налимов, и линей,

А ершишек-плутишек без счёту имел.

Скучно длинною зимою под покровом ледяным.

Скучает Бюля, скучает Юля.

И надумали соседи в карты поиграть!

Вот засели водяные: от зари и до зари

Играют на линей, на глазастых окуней,

На лосо́сей серебристых, на икря́нистых щучи́х.

А ершишки-плутишки в размен идут.

И продулся Юля водяному Бюле:

Всех щук проиграл, всех лососей проиграл.

Не только линей — всех глазастых окуней.

И ершишек-плутишек до мелочи спустил!

Вот восходит солнце — зиме поворот,

Счастливец Бюля выигрыш берёт.

У бедняги Юли — уплыли все щуки,

Лососи, налимы, окуни нарядные…

А ершишки-плутишки никак не плывут!

Рассердился Бюля: — Ты обманщик, Юля,

Ершей своих прячешь, отдавать не хочешь.

Я их в карты выиграл — я их с водой выпью!

Приложился Бюля к озеру Юли…

И давай воду пить, сквозь усы ершей цедить!

Жадный так напился — водой подавился,

Распух да и лопнул!

А беднягу Юлю без воды оставил.

Сидит голый водяной на мокром каме́нье,

Под ледяным куполом холодно Юле.

По синей по коже — мурашки идут.

Заплакал тут Юля — к чёрту обратился:

— Лучше б я подох, лучше б удавился!

Чёрт про то услыхал, — толкнул зайца,

Заяц в озеро скакнул, топнул о купол,

Лёд обвалился — Юля и убился!

С тех пор водяных нет в озёрах этих…

Чем дольше старик пел, тем больше меня клонило в сон и от тепла, идущего от печки, и от негромкой музыки кантеле. И сказка, которую я слушала с удовольствием, переходила в какое-то забавное сновидение.

Мне казалось, что это я иду по берегу озера, а не заяц… Импи толкает меня на лёд, и я проваливаюсь со звоном. Открываю испуганно глаза, а это звенят струны под пальцами старика-сказителя:

Водяные, водяные, не играйте в карты,

Ни на щук, на окуней, ни на маленьких ершей,

Вы от зимней скуки песнями спасайтесь.

Разумейте сказку — бедствий опасайтесь!

Последние строки его песни заставили меня вздрогнуть. В них какое-то предупреждение!

Импи резко сказала что-то по-фински и засмеялась неестественно громко.

— Ну вот, смеётся внучка моя, говорит: это всё показалось глупому карелу спьяну. Всё-то мы у нее глупые. А такое было. Однажды вода из Юля Ярви ушла в Бюля Ярви. И все рыбы уплыли, только упрямые ерши остались. Всё это истинная правда. Мой дед сам видел, как заяц на лёд прыгнул, и лёд обвалился… Там скалы на дне — так весь лёд торосами встал.

Сон сразу слетел с меня, и мы обменялись с инженером тревожным взглядом. В одну минуту возникла перед моими глазами страшная картина. На озеро Юля Ярви садятся наши бомбардировщики, а лёд его раскалывается, и наши красавцы самолёты проваливаются в трещины, погибают среди нагромождения льдин. Не знаю, что подумал Шереметьев, но по тому, как он вытер лоб рукой, по-видимому, и его бросило в жар от неожиданной догадки. Шуточная история про водяных отражала одно из непонятных и грозных явлений природы, не раз наблюдаемых местными жителями. Не в силах разгадать его, поэтические карелы, создавшие сказки Калевалы, сочинили ещё одну неизвестную нам сказочную песню.

— Повторите, дедушка, повторите! — попросила я. — Мне хочется записать эту забавную историю.

Старик не торопясь, попив чайку, ещё раз спел нам про картёжников-водяных, и теперь мы с Шереметьевым слушали так, что не пропустили ни слова. Когда пение окончилось, я взглянула в окно. Метель приутихла. Сквозь морозные узоры стекла можно было различить и сруб водяной мельницы, и старинное колесо, покрытое сосульками.

А ведь