– Убери со стола, дружок, – ответил он. – Сейчас переоденусь.

Ханна кивнула и метнулась с тарелками к раковине, а Патрик поманил меня за собой.

Я сидела на краю постели и смотрела, как он снимает с себя футболку и пижамные штаны. Желание вновь вспыхнуло во мне, но я одернула себя: времени мало, скоро выезжать. И все же я так его хочу, так сильно тоскую…

Я смотрю, как он натягивает брюки хаки, достает из шкафа белую льняную рубашку, застегивает на груди.

– Потрясно выглядишь, – бормочу я.

Он улыбнулся:

– То же самое я хотел сказать тебе. С каждым годом ты становишься все краше.

Я фыркнула:

– С чего бы? Разве что толстею и морщин прибавляется.

Он сделал страшные глаза:

– Во-первых, это неправда. А во-вторых, стареть хорошо, это свойство живых.

– Точно, – пробормотала я.

Как глупо и даже стыдно – горевать о морщинах, о знаках прожитой, а не утраченной жизни.

– Прости, Патрик! – шепнула я.

* * *

Мы сели в такси, и я постаралась запомнить адрес, который Патрик дал шоферу: Бликер-стрит, 321. Надо будет найти этот дом в реальном мире. Чем чаще я попадала в сны, тем отчаяннее искала в них связь с реальностью. Видела же я ту девочку, похожую на Ханну, за окном свадебного салона. И порез на пальце у меня остался. И Роберту правда предложили работу в Калифорнии. Значит, между двумя мирами есть точки соприкосновения.

Музыкальная студия располагалась на втором этаже: паркетный пол, балочный потолок, рояль и три десятка разномастных стульев напротив него. На пороге Ханна торопливо обняла нас обоих – и сердце мое снова оборвалось – и ринулась к двум девочкам, о чем-то увлеченно беседующим. Одна приветствовала ее взмахом руки, другая – широкой улыбкой.

– Что это за место? – шепнула я Патрику.

Тот с удивлением покосился на меня, и все вокруг чуть поблекло, так что я поспешно изобразила улыбку, дожидаясь, пока мозг загрузит все подробности, которые опять-таки оказались мне знакомы. Теперь я знала, что эта студия принадлежит Долорес Кей и Ханна здесь часто бывает.

– В смысле, я хотела сказать: замечательное место, – исправилась я, и картинку вновь навели на резкость.

Патрик кивнул:

– Мисс Кей все прекрасно обустроила.

Разговор наш прервало появление крошечной, похожей на эльфа женщины лет шестидесяти с небольшим, в черном цельнокроеном платье, с короткими, черными с проседью волосами. Она энергично ударила по клавишам, взяла несколько аккордов, и в студии наступила полная тишина.

– Добро пожаловать, родители и друзья! – прощебетала она жизнерадостным сопрано, с отчетливым британским акцентом. – Если кто меня еще не знает, я – Долорес Кей, и сейчас начнется наш ежегодный летний концерт. Рассаживайтесь, прошу вас, и мы приступаем.

Она двинулась к той группе девочек, в которой находилась и Ханна, а мы с Патриком устроились во втором ряду.

– Займи для моей мамы, – кивнул он на стул рядом со мной. Глянул на часы. – Должна вот-вот прийти.

– Мама придет? – улыбнулась я. Я не рассчитывала встретиться в мире снов с кем-то из реальности. Если я увижу здесь Джоан, моя фантазия хотя бы отчасти превратится в настоящую жизнь. Сама удивилась тому, как обнадежила меня эта мысль.

– Конечно, – сказал Патрик, и словно по сигналу дверь в конце комнаты отворилась, и вошла Джоан. Вот она уже идет к нам, а я только и могу, что беспомощно таращиться.

– Что с ней сталось? – шепнула я, но Джоан уже подошла вплотную, и Патрик, вместо ответа, снова тревожно глянул на меня. Впрочем, я уже знала, знала прежде, чем вырвался этот вопрос: рак груди, вторая стадия, обнаружен два с половиной месяца назад, после того как я погнала свекровь на маммографию. Я провела большим пальцем по заживающему шраму на мизинце и подумала с тревогой: если в этом мире Джоан больна, не значит ли это, что и в реальном мире у нее рак?

Ее прекрасные серебряные волосы пропали, под небрежно повязанным красным шарфом проступает лысый череп. Сильно выпирают скулы, вся она исхудавшая, слабая.

– Привет, парочка! – Она лучисто улыбнулась нам. Клюнула меня в щеку, поцеловала Патрика в лоб и, к моему удивлению, размотала шарф, обнажив совершенно безволосую голову. – Ужас как тут жарко! – воскликнула она, вытаскивая из сумки номер «Ньюйоркера» и обмахиваясь им, словно веером. – Знаешь что, одно в этой истории с раком хорошо: летом так приятно, когда ветерок обдувает голый череп. – Подмигнув мне, она добавила: – Мы ж оптимисты.

Я продолжала таращиться, пока Патрик не ткнул меня локтем в бок.

– Джоан, – пробормотала я, опомнившись, но слова не шли с языка, я просто крепко-крепко ее обняла. Сквозь мешковатую блузу прощупывалась каждая косточка. – Ты как себя чувствуешь?

– О, Кейт, чувствую я себя очень даже хорошо, – вздохнула она. – Сегодня как раз удачный день. Химиотерапия оказалась чуточку тяжелее, чем ожидала. Но это ты и так знаешь. Я каждый раз одно и то же повторяю. Как заезженная пластинка.

Я глубоко вдохнула, чтобы не расплакаться. Хотелось найти слова, сказать ей, как я сочувствую, спросить, чем помочь, но тут мисс Кей хлопнула в ладоши и пригласила к роялю ученицу. Хайра, на вид ровесница Ханны, исполняла Баха, Прелюдию № 1 до мажор, порой путая ноты, но верно держа ритм, а я поспешно соображала, что мне нужно сделать, как только проснусь в реальности, – не важно, что от таких мыслей студия слегка расплывается. Главное – позвонить Джоан.

Хайра закончила, ей похлопали, за ней выступали еще четверо. Ханна замыкала список. «Бетховен, Соната № 32 до минор, первая часть», – объявила мисс Кей. Это очень сложная вещь, и я испугалась за Ханну. Обычному ребенку, пусть даже одаренному, она едва ли по силам.

– Патрик? – шепнула я, но он лишь ласково приложил палец к моим губам и улыбнулся. Хан-на сняла наушники и положила их рядом. Начала играть, и все застыли. И я замерла, глядя, как ее пальцы уверенно и нежно летают по клавишам, исторгая прекрасную мелодию. Она играла чуть медленнее, чем другие музыканты, в чьем исполнении я слушала эту сонату, но ритм держала идеально, и вскоре я поняла, что мне нравится именно такая скорость. Это ее собственная интерпретация, догадалась я, она умышленно сдерживает темп. Какой талант!

Ханна закончила. В студии стояла такая тишина, словно все оцепенели. На миг я испугалась: вдруг только я одна и поняла, как это было прекрасно. Но тут же зал взорвался аплодисментами, некоторые родители даже вскочили с мест, засвистели от восторга. Патрик крепко сжал мою руку, я почувствовала на глазах слезы счастья.

Когда овация смолкла, мисс Кей вышла в центр зала и повела рукой в сторону рояля, где все еще сидела, нахохлившись от смущения, Ханна.

– Это, как вы знаете, соната Бетховена, – заговорила она. – Последняя его соната, написанная в 1821 или 1822 году, за пять лет до смерти. Когда композитор писал ее, он был уже почти совершенно глух.