Послышалось изумленное перешептывание, я подалась вперед, ловя каждое слово учительницы.

– И потому я считаю уместным сообщить, – продолжала мисс Кей, – что Ханна, моя лучшая ученица, тоже глухая. Внутренние протезы помогают ей общаться и различать речь, но они искажают звучание музыки, поэтому Ханна отключает их, когда садится за пианино. Итак, подобно самому Бетховену, который, по словам Ханны, ее вдохновляет, она сыграла вам эту сонату, полагаясь лишь на малую долю того слуха, какой есть у каждого из вас.

Зал снова взорвался изумленными возгласами и аплодисментами, а я почувствовала, как у меня даже щеки вспыхнули от гордости: моя дочка, моя маленькая девочка, такая талантливая, такая упорная! Но вправе ли я гордиться этим ребенком? Я ведь не помню, как растила ее, я только что ее узнала.

Патрик прервал мои невеселые размышления, вновь пожав мне руку.

– Я хочу остаться! – выпалила я не подумав. Студия померкла, стала расплываться, и я тут же пожалела об этом восклицании.

– Что? – донесся издали голос Патрика. – Кейт, мы же обещали повести маму и Ханну на бранч.

– Точно! – выкрикнула я в пустоту. Он же подумал, я хочу задержаться в студии, а не здесь, в этой жизни. – Идем на бранч! – И студия вновь проступила, и я обрадовалась, что сумела остаться здесь, но с грустью понимала: это ненадолго. Этот мир никогда не станет моим.

* * *

Перекусив пирожками в «Веселке», украинском ресторане на 2-й авеню, где мы с Патриком когда-то любили позавтракать поздним утром в воскресенье, мы посадили Джоан в такси до вокзала, а сами пошли домой пешком: день был до странности прохладный для летней поры, со вчерашнего дня температура упала градусов на пятнадцать. Пока мы брели по 2-й авеню, я припомнила, что в прогнозе погоды похолодание не предусматривалось, то есть и в этом сны расходятся с реальностью. Я вздохнула и одной рукой взяла за руку Ханну, другой Патрика. Буду наслаждаться каждым мгновением этой фантазии, пока она не рассеялась.

Пока мы гуляли, я убедилась: Ханна – вполне счастливая, расположенная к миру девочка. На смеси устной речи и языка жестов она всю дорогу без умолку болтала о своих друзьях, о One Direction, о своем «самом страстном желании» (так и сказала) – получить новый айфон. Я видела, как Патрик, скрывая улыбку, выслушивает ее восторженный монолог о преимуществах этого гаджета, и, когда мы с ним обменялись понимающими взглядами, я вновь почувствовала глубокое сожаление: конечно, если бы я в самом деле жила этой, предназначенной мне жизнью, я бы этот идеальный вечер принимала как должное. Как то, что мне причитается. Но поскольку эта жизнь не состоялась, каждое ее мгновение ощущалось как чудо.

Я отвела взгляд, притворяясь, будто рассматриваю афишу, скрывая слезы и от мужа, и от дочери.

Вернувшись домой, я вновь удивилась, как надолго мне удалось задержаться в этой реальности. Может быть, мне будет дарована и ночь здесь, и я снова проснусь утром рядом с Патриком? Кажется, я откуда-то уже знала, что этого не будет, но все-таки тешила себя надеждой.

– Уложишь Ханну? – ласково улыбнулся мне Патрик, когда девочка вышла из ванной, окутанная облаком пара, и прошлепала к себе в комнату. – Я пока вымою посуду.

– Конечно. – Сердце затрепетало от мысли, что я проведу несколько минут наедине с Ханной, скажу ей, как я ее люблю, пожелаю сладких снов.

Я быстро прошла по коридору, постучала в ее дверь, осторожно заглянула в щелку, чтобы не застать девочку врасплох. Она успела надеть длинную розовую ночную рубашку.

– Ханна! – позвала я, и она обернулась.

– Да, мама! – улыбнулась она мне, а потом добавила на языке жестов: «Зубы почистить забыла», – и выскочила за дверь.

Я стояла в ее комнате, медленно вдыхая и выдыхая, ожидая ее возвращения. Все стены, заметила я, обклеены постерами One Direction, вон постер первой серии «Голодных игр», а над кроватью сикось-накось были прикноплены фотографии Ханны с подругами. Там же висел листок из блокнота с надписью Лучшие качества Ханны, исписанный розовыми и лиловыми чернилами. Подпись: Мэгги. В этом списке обнаружилось: «У Ханны всегда есть время для друзей» и «Ханна так смешно всхрапывает, когда хохочет». С грустной улыбкой смотрела я на этот перечень, составленный любящей подружкой. Как все-таки несправедливо, что у меня не было шанса составить подобный список – самой.

Но вдруг оказалось, что этот список у меня уже есть. Все, написанное девчачьим почерком Мэгги, старательно выводившей сердечки над i вместо точек, я и сама каким-то образом знала и любила в Ханне. И все ж я не имела возможности сама сделать эти открытия, мне достались лишь готовые воспоминания, не мои. С такой утратой трудно смириться.

Стряхнув печаль, я стала внимательнее разглядывать стены. На них висели и карандашные рисунки. С улыбкой я отметила под каждым подпись Ханны. Отличные наброски, чего тут только не было: лица людей, животные, морские пейзажи, улочки. Я наклонилась поближе, чтобы разглядеть рисунок справа от кровати: на нем безошибочно можно было узнать Патрика и меня, мы держали с обеих сторон за руки маленькую Ханну – лет девяти или десяти, – и она так и светилась от счастья. Над ее головой, привязанный ниточкой к запястью, парил шарик с Микки-Маусом, за спиной у нас вздымался замок Золушки, тянулась Главная улица Диснейленда. Я подождала, пока нахлынет поток воспоминаний, и увидела, как мы шли к замку, ели Микки-Маусово мороженое в шоколаде. Вспомнила, как Ханна стояла на палубе пиратского корабля и таращила глаза на простиравшиеся под нами декорации Лондона – это был аттракцион, посвященный Питеру Пэну. Воспоминания были совершенно отчетливыми, но я не знала, откуда они взялись.

Ханна влетела в спальню – волосы еще влажные, личико все еще розовое после душа. Обернувшись к ней, я медленно, тщательно проговорила на языке жестов: «Замечательные рисунки». И вслух, все еще не оправившись от изумления:

– Какая ты талантливая, Ханна!

Она смешно округлила глаза.

«Опять ведешь себя странно, – ответила знаками. – Как будто в первый раз их видишь».

Но я видела, как она прячет улыбку. Ей было важно услышать это от меня.

«А это?» – показала я жестами, изобразив на лице вопрос, и указала на портрет нашей семьи в Диснейленде.

Лицо Ханны посветлело.

«Мое любимое», – знаками ответила она. Потом вслух:

– Лучший день моей жизни. Вы с папой впервые свозили меня в Диснейленд.

– О, – пробормотала я, чувствуя, как сжимается сердце. – Хорошо бы еще разок съездить.

Ханна забралась в постель и улыбнулась мне.

«Спокойной ночи, мама», – сказала она на пальцах и устало зевнула.

«Спокойной ночи, Ханна, – жестами ответила я. – Я люблю тебя». И на всякий случай повторила эти слова вслух. Хотя бы затем, чтобы услышать их самой.

– Тоже тебя люблю, – ответила Ханна. Сняла наушники, положила на тумбочку у кровати и повернулась на бок, подтянув одеяло до подбородка. Я сидела возле ее постели и смотрела, как она уплывает в сон.