Отсутствие результата особо меня не расстраивало. Я был слишком занят, переваривая новые впечатления от жизни с Питером и множество маленьких задач, из которых она состояла и которые сами по себе были упражнениями. Больше всего я любил ходить днем по магазинам. До того как у меня появился мотороллер, я каждое утро прогуливался по узеньким, загроможденным огромным количеством лотков улочкам. Я покупал овощи, мясо, чай и всевозможные японские кушанья, которые по причине своей дешевизны входили в наше меню. Я ходил с корзинкой в руке, но чувствовал себя нелепо только в первый день. Продавцы не смеялись, их дружелюбие позволило мне успокоиться. Когда у меня появился мотороллер, я очень медленно ехал на нем по улице, а владельцы лотков осторожно клали свои товары в корзину, которую я установил сзади. Все знали, что и в каком количестве мне нужно, я держал наготове мелочь, чтобы побыстрее расплатиться. Мне нравился размеренный ритм этих ежедневных прогулок, и я старался довести до совершенства множество маленьких действий этой практики, одной из немногих, в которой я более или менее преуспел.

Но пока я развлекал себя новизной, Джеральд зашел на своем пути в тупик и выглядел очень подавленным. Взгляд у него стал тусклым, он ходил ссутулившись, речь его стала невыразительной и негативной. Чтобы подбодрить его, я рассказал ему историю, которую услышал от Питера, когда еще жил в монастыре.

— Он не только решил свой первый коан, — сказал Джеральд, — но и узнал ответы ко всем коанам и жил долго и счастливо, стал дзенским наставником, и у него было множество учеников. Но я знаю историю о другом монахе, жившем не так давно, которому дали современный вариант старинного коана. Старинный коан звучит так: «Останови дикую лошадь, несущуюся прямо на тебя», его современный вариант: «Останови скорый поезд, идущий из Токио». Знаешь, что сделал этот монах? — спросил Джеральд. — Он годами медитировал над этим поездом, а однажды он пришел на пути и кинулся под скорый поезд из Токио. В одну секунду от него ничего не осталось — он погиб.

Мне стало дурно, я встал и направился к себе в комнату.

— Подожди, — сказал Джеральд, — я знаю еще одну историю. В Токио тоже немало дзенских монастырей. В одном из них совсем недавно, в прошлом или позапрошлом году, был очень тщеславный монах. Он не желал слушать, что говорил ему наставник, и использовал утренние беседы, только чтобы высказать свои дурные мысли. У наставника для таких учеников имелась специальная палка. У нашего настоятеля тоже есть такая, ты еще ее увидишь — короткая толстая палка. В одно утро наставник с такой силой ударил монаха, что тот больше не встал — он умер.

— Разве это не нарушение закона? — спросил я.

— Какого закона? — удивился Джеральд. — Старший монах сообщил о случившемся в полицию, но наставника ни в чем не обвинили. Даже полиция знает, что между наставником и учеником существуют особые взаимоотношения, не ограниченные законом.

Когда Джеральд завел мотоцикл и медленно выехал через ворота, я сообразил, что совсем не развлек своего гостя.

Я провел в Японии уже полтора года. Лео Маркс представлял меня своим знакомым словами: «Это мой друг-буддист», хотя я не был буддистом. Как-то я принес свой ежемесячный взнос в две тысячи иен (два фунта стерлингов) старшему монаху и сказал, что хотел бы официально стать буддистом.

Старший монах сунул деньги в ящик стола, написал в гроссбухе несколько изящных иероглифов, пометил на клочке бумаги: «Ян-сан — 2000 иен» — и поставил дату. Эту бумажку он приклеил на стене коридора, где она стала последним миниатюрным флажком в ряду тысяч таких бумажек. Когда коридор полностью заполнялся, старший монах срывал все бумажки и начинал все сначала.

— Разумеется, это можно устроить, — сказал он. — Но на самом деле все зависит от настоятеля. Он — главный священник, он решает подобные вопросы. Я упомяну ему о твоей просьбе, и мы тебе сообщим.

Примерно через неделю Хан-сан сказал, что меня ожидает наставник. Когда я пришел, наставник обедал, и я ждал, пока он закончит есть, стоя на циновке на коленях. Он никогда не ел вместе с нами, но ему три раза в день подавали поднос с чашкой риса, чашкой овощей, чашкой супа и чайником зеленого чая. От кухни до его дома была почти четверть мили, и его еда, особенно зимой, вероятно, остывала. Я жалел его: лучше бы он ел с нами. Мы всегда могли получить добавку, сложив руки и глядя на повара, раскладывающего еду. Указывать мы не смели, но намекали на нужное блюдо, глядя на него и качая головой, если повар ошибался. Настоятелю приходилось довольствоваться тем, что ему приносили.