все стороны, чтобы тебя не укусила черная собака, а таких собак было множество, видимых и невидимых. Органы госбезопасности пользовались неограниченной властью и имели информаторов повсюду. За мной, как лиса, ходил такой информатор по фамилии Мельников и по кличке Хоха. Он часто приходил ко мне домой и заводил разговор на политические темы, осуждая власть, законы. Я сразу понял, что собой представляет этот человек, но не знал, как от него избавиться. Меня спас Михаил Иваровский. Он повел Хоху на речку, показал ему пистолет и сказал, что пристрелит, если только меня арестуют. Этот трус испугался, во всяком случае, от меня отстал. Все-таки я не знал, что было бы со мной дальше. Но в 1941 году началась война».

4

Бывают слова, которые нельзя обойти окольными путями.

Уже много дней я мучаюсь ими. Время, когда я сижу, и думаю, и пытаюсь их написать, съедается мгновенно, часы за часами, дни за днями. Мне кажется, я проваливаюсь куда-то – в пустоту, в темноту, в бездонную пропасть. И понимаю, с трудом, с опозданием понимаю, почему это так. Об этом нельзя написать. Нельзя написать о другом, потустороннем мире, и он мстит мне немотой, молчанием, отсутствием формы, зачеркиванием слов, не ведущих на дорогу, как будто кто-то кружит меня в темном лесу. Нельзя написать о другом мире. А я упорствую.

Однажды я побывал там. Когда никого в этом мире не стало, и я сам здесь исчез, я увидел свою улицу, беззвучно говорящих соседей, отца и мать, и дедушку, и бабушку, коров, коней, и луг под ними, и речку с неподвижною водой. Я смотрел вокруг себя и плакал от любви ко всему, что видел. Но меня никто не замечал, я не нужен был, а может, нелюбим – еще не пришло мое время. И пора было обратно, я это понял по страшной боли напоминания, что должен вернуться. Я оглянулся, побежал и помню, что нырнул со всего бега головой вперед в вертящийся циферблат. Семерочка, приоткрывшись, пропустила меня.

Как-то в аэропорту я увидел в книжном киоске свою книгу об отце. Обрадовавшись, сфотографировал ее и послал сыновьям. Потом, сидя на скамейке в зале ожидания, пересмотрел отправленные сообщения. Фотография была послана отцу, умершему два года назад. Я так и не смог стереть из адресной книги его номер.

Совсем недавно в деревне возле магазина двум пьянчугам показалось, что я слишком медленно проезжаю мимо них. Они искали, к кому прицепиться, блуждая бессмысленными взглядами по сторонам, подбрасывая в руках какие-то предметы, отвертки или ножи, не успел рассмотреть. Я подумал, что они пришли из тюрьмы, не знают, что делать на свободе, и совсем не прочь вернуться обратно. Помню белую пену в уголках их ртов, доказывающую, что они не в себе. Они стали рвать дверь моей машины. И тут у меня зазвонил телефон. Я машинально взял его, вгляделся – звонок был от отца. Умершего два года назад. Если б не было этого звонка, я, конечно, вышел бы из машины. Но на этот раз я впервые в жизни убегал, предупрежденный об опасности. Мои преследователи бежали за машиной, надеясь, что я приторможу на повороте. Я смотрел на них в зеркало заднего вида, слушая звонок телефона, оцепенев, не решаясь нажать кнопку ответа.

Хватит этих примеров моей связи с потусторонним миром. Каждый человек знает их на своем опыте. Зачем же я пишу об этом, преодолевая внутреннее сопротивление?

Тот иной мир, за семерочкой, загадочен не меньше, чем мысли о нем. Но он существует, иногда являясь в виде подсмотренного зазеркалья. Или напоминая о себе странными сигналами.

Я думаю, что не предметы, и не воздух, и даже не пустота наполняют весь мир. Наполняют образы. Самый главный, бесконечный, Бог. Остальные образы, поменьше, окружают нас вблизи, наши чувства пронизывают эти сферы, улетая в бесконечность.

Вот, оказывается, о чем я хотел написать. О таинственном мире, в котором находятся мои предки. Я ищу на небе ту звезду, которая вела их в бесконечном пути для спасения и сохранения жизни, для ее продолжения. Она указывает и мне, будет светить и после меня – звезды, в отличие от нас, не стареют.

Но надо поставить точку в этой измучившей меня главе. Следующая будет о моей маме, никогда не связывавшей свою жизнь со светом звезды. Во всяком случае, она об этом мне не говорила. Я осмелюсь подумать об этом вместо нее.

5

«Я, Карпекина Антонина Леонидовна, расскажу письменно о том, что пришлось пережить нашей семье в годы войны.

Все начинается и заканчивается любовью, но какая же она разная в начале и в конце! Сначала я не понимала ее, а когда не стало родных мне людей, моя нетронутая любовь к ним разрывала меня. Куда ее можно было поместить? Стена была передо мной. Мои мысли не соглашались быть воспоминаниями.

Война поделила всех людей на живых и неживых. Можно было только вспоминать погибших, а хотелось продолжения их жизней. И то, что это невозможно представить, было для меня тогда страшнее всего. Думать я надолго прекратила, только вспоминала. Так и остались для меня погибшие такими, как были.

Я перечитала сейчас то, что написала, и поняла, что сделала ошибку. Всю жизнь я учила детей писать сочинения, а сама ошиблась. Нельзя брать груз не по силам, нельзя загонять мысль в тупик только потому, что хочешь ее выразить. Мне хотелось сказать про мою любовь, про мои чувства о делении мира пополам, про мою память. А я не умею сказать так, как оно есть. Только приближаюсь к этому, и потому мне кажется, что говорю неточно, издалека. Не по силам мне выражать такие понятия. Всем не по силам, не только мне. Ведь все говорят «люблю» и жалеют, что слово маленькое по сравнению с чувством, все говорят «плачу», а как выплакать внутренние слезы? Я столько видела людей, говорящих о своем горе, что поняла: сказанное важнее услышанного. Вот и я буду писать, как умею, как говорю.

Семья моих родителей до войны проживала в деревне Будище Чечерского района Гомельской области Белоруссии. Отец Карпекин Леонид Алексеевич работал директором неполной средней школы, мать Иваровская Христина Павловна работала там же учительницей младших классов. Коллектив школы был сплоченный, дружный, словно одна большая семья, единая в работе и в необходимой помощи каждому из своих членов.

При школе была отличная библиотека, пополнением которой занимался мой папа, считавший, что