Красавочка, словно зная наше большое горе, стала потихоньку напрягаться в хомуте, и воз двинулся с места. Сколько было радости у детей, которые сами еще не могли долго идти!

Потихоньку мы продолжали «ехать» – в одной упряжке корова с хомутом на шее, в другой лошадь, которая везла на телеге детей. На воз, который тянула корова, переложили только одежду, которую смогли взять с собой из дома.

Так мы проехали несколько километров. Становилось все труднее, так как дорога была песчаной. В одной из деревень, не помню названия, отдыхал обоз военных. Их командир, увидев нас, подошел, представился Павлом Николаевичем и поинтересовался, кто мы и откуда. Он сказал, что в окрестных лесах орудуют небольшие банды, которые грабят проезжающих, и предложил нам ехать вместе с его обозом. Под защитой этого доброго человека и его солдат мы благополучно проехали этот опасный район. Дальше наши пути расходились. Тяжело было расставаться с Павлом Николаевичем и его бойцами. Павел Николаевич сказал на прощанье: «Теперь езжайте смело, а мы поедем выполнять свое задание». По его совету мы повернули на дорогу, ведущую в город Ливны, где жила в то время тетя Феня, жена моего дяди Миши, со своей малолетней дочкой Раисой.

Когда мы добрались до города Ливны, прошел уже месяц нашего пути. Дядя Иваровский Михаил Павлович был на фронте. Маме он оставил письмо, в котором просил жить в дружбе с его женой Феней, помогать ей воспитывать его дочь Раисочку. Была приписка: «Дорогая сестричка Тиночка, ты у нас умница, постарайся помочь Фене и сохранить свою и мою семьи до моего возвращения и возвращения главы твоего семейства Леонида Алексеевича». Дядя Миша, мой любимый дядя. Умница, балагур, умеющий все на свете, знающий все на свете. Все, кто знали его, не могли не восхищаться им. Он был учителем математики, хорошо пел, танцевал, его любили все учащиеся. Погиб дядя Миша при освобождении Белоруссии, форсируя маленькую речку Проню. В последнем письме он написал: «Дорогая племянница Тонечка, скоро встретимся, вцепились зубами в землю Белоруссии. Будь здорова и счастлива, помогай Фене, люби и учи всему доброму мою доченьку. Я надеюсь, что после Победы встретимся нашими семьями все вместе». Я отдала это письмо Раисе, она и сейчас бережет его, поставив в рамочку на стол, как самое дорогое.

В Ливнах нашу семью прикрепили к магазину, который обслуживал семьи комсостава. Ежедневно я ходила с карточкой за продуктами. Мама устроилась в столовую для военных. Обслуживающему персоналу разрешалось оставшуюся после военных кашу и хлеб уносить в небольшом количестве своим детям. Таким образом в это время нашей семье голодать не пришлось.

В Ливнах наши дети – Верочка, которой исполнилось четыре года, и десятимесячный Витя – заболели корью. Лечить было некому: врачей мобилизовали на фронт. Достать лекарства невозможно. Корь дала осложнение, поднялась высокая температура, домашние средства не помогали. Первой умерла ночью Верочка. Мы плакали, а она утешала маму: «Мама, не плачь, папа придет!» Это были ее последние слова. Мама сидела над Верочкой, не соображая ничего, не зная, что делать. Меня позвала хозяйка квартиры и объяснила, где могут сделать гроб. Я поехала. Дорога шла в гору, навстречу шло много военных машин, за горкой в небольшом лесу работала бригада рабочих, выполнявшая различные заказы. Один из них ласково, словно отец, спросил меня, как меня зовут, где моя мама и по какому делу я приехала. Я сказала, что мама плачет над Верочкой, и показала, какого размера нужен гроб. Они оставили свою работу и быстро, пока я ждала, все сделали. Когда я хотела отдать деньги за работу, рабочий погладил мою голову и сказал: «Как быстро наши дети стали стариками. Ничего мы не возьмем, таким, как ты, в школе учиться и веселиться, а не гробы возить». Он поставил гроб на телегу, помог мне спуститься с горки, дал в руки вожжи и коробочку с леденцами: «Дай Бог, чтобы все твои братья и сестры встретили живыми и здоровыми папу после войны».

Но пожелание этого доброго человека не сбылось: через неделю после похорон Верочки умер мой брат Витя, ему не исполнилось и года от рождения. Горю всей нашей семьи не было предела. Медицинская сестра объяснила: дети проехали большую дорогу, были в холоде и под дождем, корь не любит холода, она нормально не высыпала, этим и вызван смертельный исход. Мама была вне себя от горя: умерли двое детей, от мужа с фронта не было писем, дядя Миша тоже не подавал вестей. Все это навалилось на мою маму безысходностью, лишило всяких сил. Такой я ее никогда еще не видела – мама словно сошла с ума, ничего не слышала и не замечала. Мне надо было опять ехать к тем людям, которые делали гроб для Верочки. Когда я с трудом добралась до них, был большой поток встречных машин. Рабочие печально посмотрели на меня и все поняли. Они нахмурились от этой печали, когда увидели совсем маленький размер нового гроба. На этот раз тот самый дяденька проводил меня до дома, внес гробик в дом, сказал маме добрые и утешающие слова и опять отказался от платы. Он сказал, что пойдет в церковь и расскажет Богу про нас. Я увидела, что его приход повлиял на маму: она пришла в себя настолько, что могла двигаться и действовать.

Прошло не более двух недель после похорон братика и сестрички. Не помню точного числа вступления немцев в город Ливны Орловской области. Запомнилось, как хозяйка квартиры со слезами зашла в комнату и произнесла: «Немцы идут по улице, староста распределяет их по домам на постой». Нас с хозяйской семьей всех вместе было четверо взрослых и восьмеро детей. Староста приказал нам занять одну дальнюю комнату, а в передних разместились немцы. Дети есть дети: они подсматривали в щелку, что делают немцы. А те принесли соломы (мы сразу испугались, что они подожгут дом), постелили у себя на полу, потом разделись и стали стряхивать с одежды и бить вшей. Потом поели, потом решили зайти к нам и стали разбрасывать по полу конфеты. Дети боялись брать. Самые маленькие, ничего не понимавшие, хотели взять, но старшие их оттаскивали. Немцы сначала хохотали, а потом, видя, что конфеты так и лежат на полу, обозлились и ушли спать.

Мама сходила в город и вернулась с новостями. В городе и на его окраинах немцы назначили старост из числа местных мужчин, чтобы те следили за их порядком. Директору горторговского магазина, в котором