чувствовал, что больше не могу работать в этой системе, и хотел вырваться из нее. Не знаю, что было бы со мной, если бы через месяц Христина с тремя маленькими детьми не приехала ко мне.

Я был назначен инструктором обкома партии по сеноуборке, хлебоуборке, лесозаготовке. Мой начальник Сапожников недолюбливал меня и перегружал работой, а потом, видя, что меня этим не доймешь, уволил с направлением на работу в лесхоз в Амурской области.

Я вышел из здания обкома в глубоком раздумье. Что делать? Ехать в лесхоз или, послушав жену, нарушить партийную дисциплину и возвращаться в Белоруссию? Я направился на вокзал и взял билеты до Гомеля на себя, жену и детей.

Дорогу я знал уже наизусть, потому что ехал по ней четвертый раз. Долго ли я еще буду болтаться в этой проруби? Пока не утону?

Десять суток я размышлял, правильно ли поступил, и пришел к выводу, что не ошибся в своем решении.

Школа.

Отец Христины к тому времени умер, а мать жила в деревне Селицкое. Туда мы и приехали. Но что дальше? Я столько учился, работал, а по существу не имел никакой специальности. Знал только сельский труд, да и тот забылся за восемь лет. Пойти снова в избу-читальню? Но возьмут ли меня? Я поехал в райком и сказал, что хочу работать учителем. Всю жизнь я думал о том, что мой отец поступил неправильно, бросив учительскую работу. Может быть, эти мысли и вызвали такое мое желание.

Три недели длилось ожидание, и наконец меня направили в деревню Полесье Чечерского района. Директором семилетней школы. Это был самый важный поворот в моей жизни. Наконец я чувствовал, что занимаюсь своим делом, к которому шел всю жизнь. Я еще не знал своей работы, только начал постигать ее, а уже полюбил, как никакую другую раньше.

Школу я принял в хорошем состоянии, коллектив был дружный. Но ведь педагогического образования у меня не было, да к тому же за восемь лет на Дальнем Востоке я совсем забыл белорусский язык. Одного желания работать было мало. Тогда, не показывая виду, что работа мне совсем не знакома, я стал незаметно учиться у завуча Андрея Васильевича Тужикова, который жил у нас с Христиной на квартире. Мы много общались. Он был человеком добрым и за недолгое время дал мне знания, которыми надо было бы овладевать годами.

Все шло хорошо, но однажды случилась трагедия. Ученики пятого класса в трех километрах от деревни играли в снежки. Один из них потерял сознание от удара в голову ледышкой. Дети разбежались, он пролежал в снегу долго, и спасти его не удалось. Началось следствие. С работы сняли классного руководителя, пионервожатого, завуча и меня как директора школы. Нас с завучем еще и отдали под суд. Это было так страшно, и я дошел до такого отчаяния, что хотел застрелиться. И сделал бы это, если бы моя теща Акулина Петровна заблаговременно не выбросила мой пистолет в реку.

Показательный суд надо мной, завучем, классным руководителем, пионервожатым и учениками шел три дня. Всем был вынесен суровый приговор: мне два года тюрьмы, а другим, включая учеников, по полтора. Я в тот же день написал кассационную жалобу в Верховный суд, так как понимал, что приговор несправедливый, ведь мы с учителями не могли уследить за тем, что делают ученики после школы. И действительно, приговор был отменен – учителя были оправданы.

Все полгода, пока шло следствие и суды, я не мог работать, и вся семья осталась без средств к существованию. Все это время нам помогал Михаил Иваровский, брат Христины. Он работал директором школы в деревне Будище и отдавал нам каждый месяц больше половины своей зарплаты, а потом добился, чтобы я был направлен к нему завучем и учителем истории и географии.

Деревня Будище была очень бедной, но я был здесь счастлив. Часто ходил на берег речки Колпиты, к роднику. Когда смотришь внутрь источника, то как бы изнутри неизвестная сила вращает землю.

Жить мы всей семьей стали в школе. Я полностью погрузился в работу. В январе 1937 года поступил заочно на исторический факультет Могилевского пединститута. Утерянная жизнь возвращалась ко мне. Вскоре Михаил Иваровский перевелся работать в Краснополье, а я стал директором школы. Работы перед собой я видел очень много. Мне удалось превратить Будищанскую школу из отсталой в передовую: построить новое здание с большой комнатой для библиотеки, баню для всех, посадить огромный сад, сделать сто новых парт. За пять лет, которые я провел в Будище, у нас с Христиной родилось еще трое детей – Леонид, Вера и Виктор. Та любовь, которой мне так не хватало всю жизнь, которую я знал только по любви матери ко мне и моей к ней, появлялась в моей семье. Я видел, что мои дети будут образованнее и развитее, чем мы с моими братьями и сестрами на нашем хуторе. Верил, что их дети пойдут по этому пути еще дальше. Эта надежда спасала меня от тяжелых воспоминаний и размышлений.

Что я видел в своей жизни хорошего с самого детства? Ничего. Видел тесные избы, в которых жило десять и более душ семьи. Видел грубую самодельную одежду, общие нары, занимающие половину жилого помещения с «постелью», напоминающей свиное гнездо. Видел вечно грязных, исхудалых членов своей семьи, которые трудились с раннего утра до позднего вечера, всегда хмурые, недовольные и собой, и окружающими. Такими были и соседи. Видел десятки нищих, переходящих от хаты к хате как тени и просящих подаяния. Видел детей с ногами, потрескавшимися от грязи и сочащимися кровью, видел богатеев, катающихся на четверках чистокровных рысаков, не обращающих на нищих и бедняков никакого внимания, воротящих от них носы. Слышал плач женщин во время войны, видел общий подъем людей на митингах, видел жестокий военный коммунизм и радостных, сытых людей времен нэпа, видел массовую коллективизацию и раскулачивание, карточную систему и голод, пятилетки и ничем не обоснованный террор, избиение, уничтожение передовой части партактива, совактива, видных военных, культурных, инженерно-технических кадров. Люди в то время напоминали беззащитных птицеподобных существ, когда в их стаю ворвался орел и безнаказанно стал истреблять ценнейших из их породы. Каждый день той жизни был настолько тяжел, что ты не уверен был в себе, не знал, что ждет тебя завтра, так как в каждой организации, в каждом учреждении, в каждом доме сидел тайный агент или информатор, готовый поймать тебя на каждом твоем слове. Надо было смотреть во