*

Таня сидела на краю неубранной кровати, по-мужски сгорбившись и сцепив пальцы.

«Как?! Ты еще даже не собиралась! Поезд через два часа!…»

«Да иди ты со своим поездом…! Ненавижу… Сволочь пархатая… Сволочь… Ублюдок… Я тебя ненавижу! Ты меня пользуешь! Ты меня… пачкаешь! Меня использовали! О Боже, меня использовали! Я тебя ненавижу! Вадим Давидович! Вадим Давидович!…»

Она опрокинулась на спину, согнутые в коленях ноги разжались пружиной, отталкивая что-то. Она качнулась вперед и села, потом опять опрокинулась, и снова села. Она издавала скрипучий писк, и писк этот странно не сочетался с новыми глазами – огромными, угловатыми, изменившими разрез, словно капли, на которые подули. Обтянутые кожей голубовато-белые узкие кулаки походили на лапки попугая.

Юрий знал, что предпринимать ничего нельзя, но зачем-то все-таки шагнул к ней. Тут же Таня вскочила и отбежала к письменному столу.

«Не подходить!!! Сволочь пархатая…»

Она швырнула в него книгой, потом настольной лампой. Рука в последний момент зависла, не сметя пузырьки и иконы. Таня глядела на занесенную руку и сквозь зубы скулила. Потом стиснула лоб, вцепившись в волосы, потом упала на колени, приникла к полу, свернулась червячком и зарыдала.

Это было очень хорошо, что она рыдала, – потому что нормально.

Он попятился и чуть не задавил Батона, который, нагнав валиков к переносице, выглядывал из-за его ног. Когда Юрий начал отступать из комнаты, бульдог, словно расколдованный, подтрусил к Тане и стал лизать ей ухо.

Юрий нашел в Танином телефоне номер Кости.

«Алло», – уже зная, кто звонит, произнес тот холодно и растянуто.

Захотелось закричать, и он произнес почти шепотом:

«Костя, извините, что беспокою… Тут Таня… Видите ли…»

«Истерика?»

«В общем, да»

«Щас приеду», – вздохнул Костя, будто его только вчера дергали по тому же поводу.

В ожидании Юрий сидел за столом на кухне. Дверь комнаты была приоткрыта, и казалось, безмолвие утекает из нее, как газ из духовки. Батон подошел и уселся ему на ногу. Юрий почесывал его, а пес периодически задирал голову и ласково облизывался.

На днях Юрий привел в порядок плиту; когда-то среди книжного имущества Татьяны Дмитриевны ему попались журнальные вырезки с рецептами, и вроде был там рецепт шарлотки. Надо было зайти в комнату. Юрий встал и тут же с облегчением вспомнил, что уже думал об этом пару дней назад, тогда же нашел вырезки и убрал на кухне в буфет.

В вазе на подоконнике лежали три яблока. Слава Богу, он успел съесть только одно; Таня яблоки – как и почти все фрукты, кроме бананов – игнорировала.

Он принялся за дело и к Костину приходу уже выложил заготовку на противень. Вдруг ему стало жутко: Таня на полу, а он утрамбовывает тесто поверх яблочных долек. По пути в прихожую Юрий сорвал и не глядя бросил фартук.

Костя деловито поздоровался и сразу зашел в комнату.

Таня лежала на кровати – спала. Едва успев нагнуться над ней, Костя рывком развернулся в профиль, к письменному столу, и Юрий почти разом поймал и взгляд, и мысль.

«Здесь мое снотворное!»

«Черт!…»

Юрий распахнул нижнюю створу серванта (держать свое лекарство на виду он не смел), достал упаковку, пересчитал капсулы. После вчерашнего приема была взята еще одна.

«Все нормально, – Юрий с корточек поднял глаза на бледное, отупелое Костино лицо, – Она просто решила поспать. Восстановиться… Она у нас молодец. Дайте, пожалуйста, руку…»

Костя, еще злой от напряжения, машинально протянул ему руку, и Юрий встал.

«Проспит до вечера. А вы, может, выпьете чаю или кофе?»

«Я бы пообедал», – сказал Костя мрачно.

«Ага. Тогда я сделаю нам на двоих яичницу с колбасой. А к чаю нас ждет яблочная шарлотка!»

Костя втянул воздух.

«Мне кажется, у вас духовка на полную мощь…»

Он сел на то же место, что и в то воскресенье, когда Таня позвала его знакомиться с едва знакомым ей самой новым другом, и принял ту же позу, которую Юрий почему-то прозвал для себя позой Чацкого. Видно, Костя сидел так задолго до, еще при Татьяне Дмитриевне… Это звучало как «при Екатерине», и Юрий вдруг спохватывался, что держится с Костей как со старшим если не по возрасту, то по званию.

Костя нисходил до ответов на расспросы о своем бизнесе (у него была интернет-лавочка книг по фотографии) и современном преподавании философии в высшей школе. Хорошо, что он цинически буднично, односложно упомянул истерику; значит, для него Танино поведение не новость, значит, он не обвиняет Юрия, во всяком случае, до конца.

Пирог в духовке набухал и шел всполохами, как рубцами. Когда Юрий достал его, сливочно-бежевая, холмистая майоликовая корка и мягкий, горячий аромат, словно к стене, прижали к неуместному счастью. Он был вкусный, обязан был быть вкусным.

Без особой надежды Юрий дал чайнику разораться. Он вырезал из шарлотки два куба, разлил чай и победно скрестил руки на груди, наблюдая за Костей.

«Ваше мнение о моей продукции?»

Костя прищурился, взвешивая вердикт.

«Много теста, мало яблок»

Юрий убирал со стола и мыл посуду, уже ни к чему не относящуюся, будто и не было никого на кухне полчаса назад. К тому же стемнело словно исподтишка, и он не узнавал отколовшийся от дня вечер.

Слово «истерика» маячило, раздражая, как раздражала розовая рубашка, не считавшаяся с тем, что он отец и приехал забрать свою беспомощную, легковерную дочь. Истерика – ну можно ли так заблуждается насчет Тани? В ней и тени нет истеричности. Ее «немного прижало», а поблизости не оказалось велосипеда. Юрий почувствовал, как потеет шея при мысли о том, что он знает Таню лучше, чем Костя.

Глазам попалась пустая хлебница, и Юрий решился дойти до супермаркета. Вечером здесь было людно и пронзительно светло, и не тянуло уходить, как с иллюминированной южной набережной. Он начинал понимать Таню: товары гляделись подарками и, точно подарки, обещали.

Войдя в квартиру, он сразу понял, что Таня проснулась, и лишь секунду спустя увидел приоткрытую дверь комнаты.

Таня сидела за столом перед тарелкой, щепотью собирая с нее и отправляя в рот крошки бисквитного теста. Юрий взглянул на шарлотку: конечно, отрезан кусочек грубоватого края, как он и ждал, зная, зная ее. Он встал наискосок от Тани, как от полотна в музее, чтобы не отсвечивало. Он соскучился, радостно уставший, словно пришел домой из гостей.

«Что скажешь? Философу оказалось маловато яблок»

«Да, яблок могло бы быть больше. А так вкусно. Я думала, ты