Филоктету пришлось остаться на Лемносе, где он маялся от раны, которая отказывалась заживать; десять лет он питался плотью птиц и зверей, каких мог подстрелить из лука ядовитыми стрелами. Приберегите его имя где-нибудь на задворках памяти, он к нам еще вернется.

– Итак, – молвил Агамемнон, – пусть оповестят всех. Флот атакует завтра на рассвете.

И полетело слово с палубы на палубу, по всем кораблям.

– Троя!

– Троя!

– Троя!

Открытые башни Трои сверкают на солнце. С ее стен стражники и часовые кричат и дуют в трубы. Они узрели такое, что способно вселить страх в самое отважное сердце.

Далеко на западе горизонт, отделяющий море от неба, почернел. Нежная полоса дымки, что прежде каждый день разграничивала море и небо, теперь стала жирной черной чертой, простирающейся и влево, и вправо, докуда хватало взгляда. На глазах у троянцев эта черта утолщается. Словно Посейдон выталкивает на поверхность новый остров, а то и новый материк.

Вскоре они осознаю́т, что эта черная черта – не громадная скала, вздымающаяся из моря. Это невообразимо огромный флот, прущий на их берег. Сотни, сотни и сотни кораблей.

Троянцы к войне готовились. Месяц за месяцем они крепили свою оборону. Вся Троя знает: идут на них проклятые ахейцы, однако размеры этого флота, самый вид его… к такому их подготовить не мог никто.

Гектор с Парисом взбираются на бастион при первом же кличе труб.

– Сколько? – спрашивает Парис.

Гектор всматривается. И часа не прошло, как Эос распахнула врата рассвета для брата своего Гелиоса и его колесницы. Титан солнца уже довольно высоко в небесах: лучи его рассыпают искры по морю. Сквозь дымку видит Гектор вспышки вдали – это солнце блистает на носах, мачтах, корпусах и рассекающих воду веслах.

– Совсем скоро подплывут они достаточно близко, тогда и посчитаем, – говорит Гектор. – Пора принести жертвы, а следом… вооружаться.

Пока мы ждем, когда подойдут корабли, а троянцы приготовятся и поднесут жертвы богам, самое время осмыслить вопрос, каким богам троянцы эти жертвы предложат. Тем же, что и греки? Выбрали ли боги, на чьей они стороне?

Зрелище закипавшей у смертных бури распаляло богов все сильнее. Завороженно и со всевозрастающим пылом следили они за тем, как ахейцы, приготовившись, отправляются к Троаде.

Олимпийцам нравится смотреть, как дерутся да бранятся их игрушки, их человеческие питомцы. Войны у смертных – восторг богов. Раззадоривало их это все и затягивало, как елизаветинских дворян, делавших ставки при травле медведей, или лордов эпохи Регентства на петушиных боях в Ист-Энде, или банкиров с Уолл-стрит на нелегальных кулачных боях в недрах Манхэттена. «Трущобничать» – вот как называли денди Регентства подобные визиты в простецкие слякоти. Премерзкое притяжение грязи и ее головокружительной угрозы насилия. И, как у тех удалых аристократов, у богов тоже есть любимцы. Не на золото играют бессмертные – на кон они ставят честь, место в иерархии и гордость. И в точности как те удалые аристократы, боги – как нам предстоит убедиться – не гнушаются подпортить что-нибудь бегуну или наезднику, если он им не люб, и бесчестно содействовать тем, кого поддерживают сами.

Утихомирив ветра и потребовав от Агамемнона принести в жертву дочь, Артемида, божество охоты и лучной стрельбы, придержала греков в Авлиде и пригасила в них задор, что намекает нам, на чьей Артемида стороне. Она и близнец ее Аполлон предпочитают троянцев и в дальнейшие годы сделают все возможное, чтоб их поддержать. Как и их мать, древняя титанида Лето. Афродита на стороне троянцев по умолчанию – с тех самых пор, как Парис удостоил ее Яблоком раздора (а может, и раньше, когда Афродита сошлась с Анхизом и родила ему Энея). Арес, бог войны и любовник Афродиты, тоже встал за Трою[113]. Эти четверо олимпийцев станут могущественнейшими союзниками троянцев.

Ахейцам можно искать поддержки от Геры и Афины – не развеялась еще их обида от Парисова отвержения, как они это восприняли. Кроме того, Афина, конечно, с особым теплом относилась к Диомеду и Одиссею и всегда будет приглядывать за ними. Гермесу Одиссей тоже дорог[114], но в первую очередь пронырливый бог-вестник предан отцу своему Зевсу. Посейдон, правитель моря, встал на сторону ахейцев, как и Гефест, бог огня и кузни, – возможно, без особой на то причины, кроме одной: неверная супруга его Афродита и ее любовник Арес выбрали Трою. Естественно, Фетида ради сына Ахилла всегда сделает все от нее зависящее в поддержку греков.

Аиду плевать, кто кого победит, ему довольно и того, что этот конфликт пополнит Преисподнюю новыми мертвыми душами. Он надеется, что война будет затяжной и кровопролитной.

Дионис не участвует деятельно, однако удовлетворен знанием, что винные возлияния ожидаются обильные, состоятся дикие пляски, а в периоды празднеств и разгула, какими неизбежно перемежаются кризисы и прорывы в битвах, он, Дионис, ожидает жертвоприношений в свою честь.

Деметра и Гестия, богини плодородия и домашнего очага, делами войны интересуются или связаны с ними наименее всего. Их заботят женщины и дети, оставленные дома, горюющие семьи, труженики и рабы на полях и в виноградниках – те, кто, как говорили в ту пору, поддерживает огонь в очаге.

А что же Зевс, повелитель небес и царь всех богов, – он за кого?

Зевсу нравится считать себя мудрым и доброжелательным наблюдателем, беспристрастным зрителем, восседающим высоко над потасовкой. Он принимает на себя роль судьи, великого арбитра. Остальным олимпийцам тоже велел не вмешиваться, но будет спускать им с рук, если полезут в драку. Не воздержится он и в тех случаях, когда станут уговаривать вмешаться его самого. Его собственная смертная дочка Елена сама, разумеется, просхема, казус белли[115], пламя, поджегшее фитиль; можно предположить, что это подтолкнуло Зевса взять сторону троянцев, но был свой интерес у Зевса и в ахейской игре. Возлюбленный его сын Геракл посадил Тиндарея на трон Спарты[116] и разграбил Трою Лаомедонта. Другой сын Зевса, Эак, – дед троих важнейших воинов в греческих рядах: Аякса, Тевкра и Ахилла. Зевс потерял счет своим потомкам среди греков (и, конечно же, троянцев). Но все равно считает себя величественно нейтральным.