– Я первым брошусь в бой!

И с корабля спрыгнул какой-то юнец.

– Кто это? – заорал Агамемнон.

Молодой человек обернулся с широкой улыбкой и поманил остальных. Они узнали в нем Иолая, вождя филакского контингента[121].

Вид его, юного, жизнерадостного и уверенного, вдохновил остальных. Они ринулись с кораблей вслед за ним, в свою очередь воодушевляя воинство позади. Несколько мгновений – и весь берег заполнился греческими воинами, колотившими в щиты и вопившими:

– Эллада! Эллада! Греция! Греция!

Они устремились вверх по дюнам и последовали за Иолаем на равнину. Война началась.

Иолай врезался в гущу троянцев, скопившихся на равнине и ждавших греческого наступления. Убил четверых и ранил с десяток, но тут враг вокруг него внезапно расступился, и Иолай оказался лицом к лицу с высоким одиноким воином. Шлем воина скрывал его черты, но крики «Гектор!» из троянских рядов объяснили Иолаю, кто его противник. Он яростно сражался, но куда ему до Гектора с его ловкостью и силой – Иолай быстро пал в вихре взмахов меча, выпадов и отражений ударов. Умер он на месте. Пророчество Калхаса исполнилось. Первый ахеец, коснувшийся троянской земли, погиб.

Двое из филакского войска оттащили тело Иолая назад к грекам. Гектор дал им уйти. Отвага восхищала его, но превыше всего чтил он обычай, столь глубоко значимый и для греков, и для троянцев: павшего следует отдать, чтоб омыли его и сожгли или захоронили свои. Ибо оставлять тело на земле, чтоб сгнило оно, – величайшее бесчестье, какое может на них пасть. Подобное кощунство порицали обе стороны. Война, какой предстояло бушевать столько лет, еще покажет невыразимую жестокость, варварство и чудовищное кровопролитие – лютейшую и безжалостнейшую дикость, но тем не менее обычаи и ритуалы необходимо блюсти, а важность их невозможно переоценить. Как это покажет время.

С тех пор Иолая прозвали ПРОТЕСИЛАЕМ – «первым шагнувшим вперед». Не одно поколение потом, многие годы после войны в его честь по всему греческому миру воздвигали храмы и статуи. Командование сорока кораблями филаков в союзе взял на себя ПОДАРК[122], брат Иолая.

Когда тело Протесилая убрали за линию греческих войск, битва разгорелась в полную силу. Ахилл и Гектор сражались в самой гуще, но наиболее устрашающим воином на всем поле быстро прослыл троянец по имени Кикн. Ревя, он пер вперед и рубил мечом направо и налево.

– Я Кикн, сын Посейдона, – орал он, – и ни одно копье, меч или стрела не способны пронзить мне кожу!

Мясорубка, которую он учинил, начала смещать равновесие битвы, и стало казаться, что греки проигрывают, не успев толком напасть. Действительно похоже было, что Кикн неуязвим. Стрелы Тевкра отскакивали от него, соскальзывали и наконечники дротиков Аякса. Ахилл, нисколько не устрашенный, взбудораженный боем, понесся прямо на Кикна с оглушительным воплем, вскинув щит. Сила этого внезапного натиска и щита, врезавшегося в лицо, сбила Кикна с ног. Ахилл молниеносно напрыгнул сверху, схватил упавшего воина за ремни шлема и принялся скручивать их все туже и туже на горле противника, пока не удавил его. Шкура у Кикна, может, и непроницаема, зато, как любому смертному, ему необходимо было дышать.

Пусть в основном Посейдон брал сторону ахейцев, Кикн был ему сыном, а потому Посейдон не оставил его и сейчас. Не успел последний надсадный вздох покинуть тело воина, как превратился он в белого лебедя, вознесшегося над полем боя и полетевшего прочь, на запад. Прочь от Трои[123].

Троянцы сочли это знаком и обратились в бегство – в укрытие родного города.

Агамемнон приказал не преследовать.

– Всему свое время, – сказал он. – Теперь мы знаем, чего они стоят. Сперва займемся своими убитыми, поднесем богам жертвы и произведем все должные приготовления.

Ахейский флот нельзя было и дальше оставлять растянутым в тонкую цепочку вдоль берега, вне поля зрения по обе стороны от командного судна, открытым для нападения троянских диверсионных групп. Но и стягивать корабли чересчур плотно означало делать их не менее уязвимыми. В первую очередь – для огня. Агамемнон провел достаточно кампаний на море, чтобы понимать: ряды кораблей могут стать неподвижными мишенями для горящей смолы или масла. Огонь способен распространяться от палубы к палубе с устрашающей скоростью. Царь людей приказал всем флотским соединениям войти глубже в любые защищенные узкие заливы и бухты, какие смогут отыскать, – или же отплыть подальше в море. На всех приставших к берегу судах держать круглосуточную охрану. Кара сторожевому за сон на посту – смерть.

Далее последовало строительство заградительного частокола. За этим забором, ощетинившимся заточенными кольями, греки смогли обустроить надежный лагерь. Временный, разумеется, – Троя станет ахейской через неделю, ну две, – но небрежность не годится. В основном эгейские приливы и отливы были нежны, как озерная рябь, однако Эвр, Западный ветер, как известно, если взыгрывал в нем норов, мог бить и трепать с разрушительной силой. Лишь флагман Агамемнона и корабли важнейших вожаков решили оставить вблизи частокола. Корабли обеспечения со всеми их рабами, слугами, маркитантами, ремесленниками, жрецами, кухарями, плотниками, музыкантами, танцорами и прочими необходимыми обозными пусть снуют туда-сюда между берегом и морем.

Нестор с Одиссеем изобрели простенький сигнальный язык хлопков, дуделок, флажков и огней, посредством которого удалось установить какое-никакое сообщение «корабль – корабль», «корабль – берег», «берег – корабль». Для старших командиров и их свит поставили шатры. Кампания скоро завершится, а потому расширять это миниатюрное поселение незачем.

Агамемнон был доволен. Боевой дух реял высоко.

За равниной Илиона высился город, готовый отражать любую атаку и выстаивать в любой осаде. За истекший год Приам и Гектор позаботились о том, чтобы укрепить и без того мощные стены Трои и прорыть сеть тайных тоннелей и внутригородских судоходных каналов. Выходы к морю стали возможны и по рекам, и по тоннелям. Капитуляция от голода Трое не грозила. Стражи на бастионах располагали обзором в триста шестьдесят градусов, все земли вокруг просматривались, и о наступающих вражеских войсках можно было докладывать сразу.