активисток. Основное направление их деятельности было ориентировано на международные феминистские сети и необходимость соблюдать международные нормы, например, Конвенцию о ликвидации всех форм дискриминации в отношении женщин (CEDAW) в российских условиях [Sperling 2000: 220–256]. Этим активисткам удалось донести идеи гендера, равноправия, устойчивого развития до политиков. В словарь российских активисток вошла новая терминология.

Несмотря на то что поддержка фондов сплотила движение, она же усилила раскол между его составными частями. В конце 1990-х в России насчитывалось 100–200 женских НПО [Richter 1999 : 6]. Группы занимались самыми разными вопросами: от борьбы за женские права до женских профессиональных сообществ. И все же большинство групп не были связаны друг с другом или со спонсорскими организациями. Контакты с фондами были монополией небольшой элитарной группы. Поэтому движение одновременно и росло, и сужалось, а напряженность и противоречия третьего сектора сохранялись в более крупном масштабе. С подачи фондов независимое женское движение топталось вокруг ряда московских центров финансирования – Московского центра гендерных исследований, Информационного центра Независимого женского форума, где работала Мария, и Женского консорциума США – ННГ. Последние работали как координационные и информационные центры; их цель заключалась в содействии общению и обмену информацией, а также в поощрении нетворкинга в Российской Федерации. Для этого они поддерживали региональные организации, распространяя литературу и денежные средства по грантам и составляя списки рассылок по электронной почте. Они полностью зависели от финансирования, выделяемого фондами, хотя и получали минимальную поддержку от российских государственных структур. Накладные расходы, которые они несли, были высокими из-за ужасно дорогой аренды в Москве и содержания постоянного штата сотрудников.

Будучи изначально элитарным явлением, сосредоточенным в основном в университетах, в 1990-х годах «движение» еще дальше отошло от реалий жизни большинства российских женщин. Джеймс Рихтер пишет, что работа фондов привела к тому, что женское движение стало иерархичным и бюрократизированным, в нем процветали круговая порука, недоверие и скрытность. Оно становилось все дальше и дальше от обычных россиян. «Во всяком случае, помощь Запада увеличила дистанцию между российским третьим сектором и остальным обществом, создав кадры профессиональных активистов, работающих в своих собственных сетях, говорящих на своем языке и преследующих свои собственные цели» [Richter 1999: 35]. Это вызывало сильное беспокойство в рядах активисток российского женского движения, и об этом пишут некоторые исследователи [Hemment 2000; Henderson 2003; Kay 2000; Richter 1999; Sperling 2000]. Активистки с многолетним стажем Регентова и Абубикирова дают язвительную оценку этих изменений, которые они наблюдали изнутри (1995 год):

Что касается третьего сектора, включая женские организации, то здесь система фондов практически заменила прежнюю государственную систему министерств и ведомств. В функции фондов входит распределение средств. Они действуют через созданный ими же бюрократический аппарат. Именно в этом смысле можно говорить о формировании сегодня новой номенклатуры – внутри женского движения [Регентова, Абубикирова 1995: 13–14].

Со стороны выглядело так, будто активистки женского движения больше озабочены своей карьерой, чем преобразованиями. В то же время представители старой советской элиты хорошо адаптировались к этой новой среде.

«Мода на гендер», похожая во многом на мечту феминисток, имела такие же двойственные последствия, как и проект построения гражданского общества, о котором написано в предыдущей главе. В случае Марии «гендер» стал бюрократической категорией, формой экспертных знаний. Мода на гендерную проблематику знаменует собой продолжение того, что Адель Мюллер назвала «бюрократизацией феминистских знаний» в индустрии развития. Якобы предназначенный для расширения прав и возможностей российских женщин («простых женщин»), «гендер» принес пользу избранным и породил новые иерархии. Актуализация гендерной проблематики и новый акцент на «женских проблемах» действуют как форма власти, которая относится к женщинам и определенным вопросам избирательно, считая некоторые из них заслуживающими поддержки, и исключает другие [Mindry 2001]. Будучи профессиональной феминисткой, Мария получила функцию цензора. Она решала, какие навязанные извне кампании проводить и поощрять, а какие, «слишком местные», исключать [Mandel 2002]. Мода на гендерную проблематику должна была привлечь внимание спонсоров к «женским проблемам». Вместо этого все происходило наоборот. Мария и ее коллеги уже не обсуждали пути реформ, а сосредоточились на внутренних задачах. Они могли только гадать о логике грантов и финансирования, исключающей местные потребности. Гендерная проблематика должна была «расширить права и возможности» женщин, однако даже те, кто получал зарплату и пользовался существенными благами, в этих условиях чувствовал себя ограниченным, лишенным прав и возможностей. Между тем большинство женских групп и женщин, от имени которых Мария с коллегами организовывали помощь, находились в еще худшем положении. Мария болезненно переживала новое и неэффективное разделение труда: на женские группы, подталкиваемые к оказанию бесплатных услуг, возлагалась слишком большая ответственность. Она говорила о том, что женщины «измучены» своими обязанностями в новой сфере. «У меня сердце болит, когда я думаю о том, как надрываются прекрасные женщины, которые работают в третьем секторе. Эта работа так много от тебя требует, и все так неопределенно, что у всех нас рано или поздно наступает выгорание». Мария сама хотела бросить свою работу, говоря, что она несовместима с ее жизнью и требует слишком многого. Коллеги уговаривали ее не сдаваться, говорили об ответственности. «Да я не отказываюсь от ответственности, мы должны быть ответственными, но почему только мы? А как же наши семьи?»

«Женский свет» и взгляды Валентины

Занимая в 1997 году в Твери позицию наблюдателя, я слышала критику женского движения. Раньше я слышала такую же критику в адрес третьего сектора. Некоторые участницы «Женского света» были знакомы с московскими активистками. В целом отношения между ними были хорошими, но тверские активистки видели изменения, и им они не нравились, они чувствовали, что их обошли. Одна моя подруга по «Женскому свету» в насмешку называла деятельность московских феминисток тусовкой или междусобойчиком, намекая на то, что та закрыта для посторонних. Я понимала, почему они разочарованы. Для меня как для иностранки попасть на семинары и конференции было легко. Но для моих российских коллег это было непросто. Информационная рассылка не помогала (в тот момент только у Валентины была электронная почта, а у многих женщин даже не было домашнего телефона), а финансовое положение большинства не позволяло им часто ездить на автобусе в Москву, тратя три часа на дорогу. Те, кто ездил, возвращались разочарованными: женщины, которых они знали многие годы и которые одновременно с ними начинали свой путь в женском движении, превратились в профессионалов. Они овладели искусством связей с общественностью и саморекламы, они были вооружены глянцевыми визитками и без стыда и совести монополизировали внимание представителей фонда. Отношения между столицей и провинцией всегда были натянутыми. Провинциалки ворчали, что их московские коллеги никогда не появляются на работе раньше одиннадцати, получают высокие зарплаты и могут позволить себе отдых в экзотических странах[95]. А москвички, наоборот, жаловались, как тяжело заставить провинцию сделать хоть что-нибудь, как провинциалки никогда не подают отчетов вовремя и не отвечают на электронные письма.

Отношение Валентины к этим процессам было двойственным. Ее связи в кругах российского женского движения были обширными, она бывала на форумах в Дубне и на первых порах с большим увлечением сотрудничала с иностранными организациями. Она занималась чем-то вроде нетворкинга, посещая семинары по женскому лидерству, которые в начале 1990-х годов вели иностранные феминистки. Валентина работала с московскими активистками в нескольких совместных проектах с иностранными фондами (в частности, она была одной из руководительниц Первой российской летней школы по гендерным исследованиям, проведенной в Твери в 1996 году при содействии Фонда Форда)