Окна (круглые, как люки) находились высоко под потолком, а пол казался прозрачным, ступать по нему было неловко и страшно, преследовало ощущение, будто он вот-вот разобьется, и ты провалишься вниз.

В центре помещения находилось нечто вроде бассейна, наполненного черной, золотистой и алой водой, причем цвета эти не смешивались, а сама жидкость была живой: двигалась, закручивалась в водовороты, перетекала из одной точки в другую.

Пахло липкой, навязчивой сладостью с примесью чего-то несвежего, прокисшего. Иван Павлович почувствовал, что ему трудно дышать, перед глазами все плыло.

«Господи помилуй, какому божеству возносят молитвы в этом храме?!»

– Мне нужно на воздух, – просипел он.

– Конечно, – охотно отозвался Солодников. – Это вы с непривычки.

На улице, жадно хватая ртом воздух, Иван Павлович слышал, как Варенька говорит полным показного сочувствия голоском:

– Вам нужно отдохнуть, прилечь с дороги. Позже сумеете рассмотреть повнимательнее. Уверена, вам понравится, вы проникнитесь величием и красотой храма Панталиона.

– Мне нужно увидеть племянника, – слабо отозвался Комынин.

– Разумеется! Идемте, прошу вас! Надеюсь, вы не подумали, будто мы хотим этому воспрепятствовать.

Сказав «мы», Варенька объединила себя с Солодниковым.

Володя остался один, в стороне.

Подъем давался Ивану Павловичу еще тяжелее, чем спуск. Он пыхтел и задыхался, стараясь не показать, насколько ему на самом деле плохо.

– Панталион помог мне, вернул меня к жизни. Мы верим, что и Володе он поможет, – ворковала Варенька, поддерживая Ивана Павловича под локоть.

– Чем он болен?

– Недуг его нервического свойства, – ответил Солодников. – Перенапряжение, усталость, дурные сны.

«Дурные сны», – эхом отозвалось внутри у Ивана Павловича.

– Это пройдет. Скоро все изменится. И вам тоже станет лучше. Правильно сделали, что приехали. Панталион никого не оставит.

Последняя фраза прозвучала чуть зловеще, но Комынин постарался отогнать эти мысли: и без того хватало поводов для беспокойства.

Одолев последнюю ступеньку, Иван Павлович откашлялся, передохнул немного, а после двинулся к стоящим тесной группой домикам.

– А где же Глаша твоя? – вспомнил он вдруг. – И все прочие слуги?

Варенька беспечно махнула рукой.

– Покинули нас. Уехали с острова. Кто зимой, кто по воде, как лед сошел.

– Уехали? – ошеломленно переспросил Комынин. Он не мог представить себе, что верная Глаша оставила свою госпожу.

– Вижу, вы удивлены. Право, не стоит беспокоиться. Мы справляемся. А к лету наймем новых. Нам понадобится много людей: мы ведь решили строить имение, окончательно сюда перебраться. Сколько можно ютиться в этих хибарах?

Варенька широко улыбалась, глядя на дядю своего мужа.

Интересно, есть ли твой супруг в составе этого «мы», подумалось Ивану Павловичу, но вслух он этого говорить не стал.

Выходит, они с Володей сейчас наедине с Солодниковым и Варей; нет рядом ни Глаши, ни других слуг – вообще никаких людей на несколько километров вокруг! До оставшихся на берегу рыбаков далеко, а бесконечные ступени отняли остатки старческих, подточенных болезнью сил…

Варя и Солодников глядели на него, не спуская с лиц приторных улыбок, и Ивану Павловичу почудилось, будто в выражении их глаз прячутся предвкушение и жестокая радость.

Глава двадцатая

– Мне нужно увидеть Володю, – сказал Иван Павлович. – Немедленно.

Он не хотел более притворяться, будто не находит в происходящем ничего противоестественного, но в то же время боялся открыто сказать о своих подозрениях и опасениях. Ведь тогда и этим двоим не придется делать вид и…

И что они с ним сотворят?

Вероятно, то, что сотворили со слугами, с Глашей. Комынин не был настолько наивен, чтобы поверить, будто все эти люди пожелали просто уехать.

– Пойдемте, – отозвался Солодников.

Через пару мгновений все трое стояли возле двери.

– Хочу предупредить вас, Иван Павлович. Ваш племянник неважно выглядит.

Комынин не стал больше слушать (хватит с него этих уверток!) и толкнул дверь. Внутри было темно, душно и дурно пахло. Уже вечерело, и света из маленького оконца не доставало, чтобы осветить все помещение.

Кровать Володи стояла у дальней стены, как и прежде, и на ней кто-то лежал. Видимо, хозяин комнаты.

– Сейчас зажгу свечи, – произнесла Варенька.

– Не стоит. Позвольте, я сам, – твердо возразил Иван Павлович. – Будьте любезны, оставьте нас.

– Как угодно.

Дверь за Солодниковым и Варей закрылась, и Иван Павлович медленно приблизился к кровати.

– Володя, здравствуй, дорогой мой, – негромко проговорил он, но ответа не получил.

Комынин нашел свечи, зажег их, и в комнате стало намного светлее. Он придвинул стул к кровати и сел, едва не застонав от облегчения: какое счастье – дать отдых усталым ногам.

Володя лежал, отвернувшись к стене, закутавшись в одеяло, и Иван Павлович видел лишь его макушку.

– Володя, ты слышишь? Ты спишь, быть может?

Фигура на постели была все так же недвижима, и это пугало все сильнее.

– Ты не отвечал мне на письма, вот я и решил приехать сам, – сказал Комынин. Говорил, чтобы нарушить тишину, не сидеть молча.

Он огляделся по сторонам, не зная, что предпринять. От духоты и вони (пахло немытым телом, чем-то кислым, а еще нечистотами) голова начала кружиться.

Свечи горели, потрескивая, желтые огоньки трепетали, на стенах плясали тени, и Ивану Павловичу показалось, что они живые.

– Володя, я… – Он снова посмотрел на племянника и поперхнулся от неожиданности. Тот, оказывается, обернулся и теперь через плечо смотрел на посетителя.

Это, несомненно, был Володя, но как же мало походил он на себя прежнего! Нечесаные грязные волосы падали на лицо, щеки обвисли, как у бульдога, спекшиеся губы искусаны в кровь. Взгляд его был недоверчивым и диковатым, как у пойманного в ловушку животного.

Володя завозился и приподнялся на подушках.

– Вы кто такой? – Голос был похож на собачий лай.

– Ты что же, не узнаешь меня? – поразился Иван Павлович. – Это же я, твой дядя, я…

– А, ну да, – равнодушно бросил Комынин-младший и сел в кровати, прислонившись к спинке. Иван Павлович увидел, что больной лежит в постели одетым. Причем одежда была несвежая, в пятнах.

Иван Павлович не понял, точно ли Володя узнал его, но спросить не решился.

– Ты, я вижу, болен. Что с тобой?

Племянник затрясся в приступе беззвучного хохота, хотя Иван Павлович не сказал ничего смешного.

– Ты бы тоже заболел, если бы видел то, что вижу я, – тем же лающим голосом ответил он. – Они каждую ночь приходят…

Больной вдруг вскинулся, завертелся, посмотрел на свечи, на темное окно и взвизгнул:

– Уже ночь? Пришла уже, негодяйка? – Он запустил пятерню в волосы. – Теперь и эти придут, все придут, недолго ждать!

Володя принялся раскачиваться из стороны в сторону, бормоча и озираясь. Гадкий запах, исходящий от него, стал почти