старику поберечься, но Иван Павлович знал, что не может позволить себе такой роскоши.

Вот уже более месяца от племянника не было ни слуху ни духу. Володя не ответил на три письма, проигнорировал даже то, в котором старик жаловался на свою болезнь.

Больше Комынин-старший писать не стал. Он поедет сам – и сам увидит, что происходит на острове.

А в том, что там творится нечто нехорошее, Иван Павлович нисколько не сомневался. Вопрос был лишь в том, не стало ли уже слишком поздно, сможет ли он помочь Володе, сумеет ли отвести беду.

Глава восемнадцатая

Если бы кто-то спросил Владимира Константиновича, когда все началось, он не сумел бы ответить точно. Оглядываясь назад, понимал, что происходило все постепенно и продвигалось вперед крохотными шажочками, пока внезапно не набрало темп и не обвалилось на него, раздавив мертвой, грозной тяжестью всю его жизнь.

Прежде Владимиру Константиновичу казалось, будто самое страшное, что могло с ним случиться, – это болезнь любимой жены. И стоит ей пойти на поправку, как он сделается счастливейшим из смертных.

Теперь его желание исполнено, Варенька здорова. Но никакого счастья нет и в помине – лишь тоскливый, сосущий кровь ужас. Потому что эта молодая, цветущая женщина больше не была его милой Варей. Болезнь ушла, а вместе с нею ушла и возлюбленная Владимира Константиновича, оставив вместо себя совсем иное существо…

Нет, пожалуй, все-таки можно сказать, когда пошел отсчет, подумалось Комынину. В середине зимы Владимир Константинович впервые увидел у Вари книги. Прежде жена не выказывала интереса к чтению, в свободное время писала красками или вышивала. Книг было две – обе толстые, с потемневшими от времени страницами, в черных переплетах.

– Что это? – спросил он.

Жена немного смутилась.

– Это Петра Васильевича книги, Володя. Он мне дал прочесть.

Солодников целыми днями пропадал то на стройке, то в окрестном лесу, они встречались лишь за ужином, да и то не всегда, и Владимир Константинович понятия не имел, что Петр Васильевич общается с Варей.

– О чем они? – Комынин открыл ту, что лежала сверху, пролистнул пару страниц, но жена подскочила к нему и забрала книгу.

– Не нужно это тебе, незачем, – резковато бросила она. – Петр Васильевич говорит, что… Словом, я должна немного узнать о том, кто спас мне жизнь. А тебе это не должно быть интересно.

Варенька смягчила резкость улыбкой, но Владимира Константиновича ее поведение покоробило.

– Отчего же мне не должно быть интересно, что за сила тебя вылечила?

Справедливости ради, он и в самом деле не проявлял охоты узнать об этом. Тут было что-то подсознательное, даже неосознанное: ему хотелось держаться от этого подальше. Владимир Константинович полагал, что после завершения строительства они с Варенькой уедут с острова, чтобы не возвращаться. Забудут и о нем, и о болезни, и о чудесном исцелении.

Но не тут-то было. Оказалось, что у Вареньки другие планы.

В тот день, когда они заговорили о книгах, Варя уклонилась от пояснений, больше не желала затрагивать эту тему. С той поры Владимир Константинович не видел книг (она больше не оставляла их на видном месте, запирала в своем сундучке), однако знал, что она читает их.

Жена забросила и вышивку, и рисование, углубившись в изучение непонятных трактатов. На его вопросы улыбалась, отвечала расплывчато, спешила переменить тему разговора.

Лишь когда на остров привезли икону, им все же пришлось поговорить. Солодников с величайшей осторожностью распаковал большую коробку, в которой она находилась. Варенька все это время стояла подле него, и Владимир Константинович с неудовольствием заметил на ее лице выражение восторга, граничащего едва ли не с экстазом.

В выражении глаз, в том, как подрагивали от нетерпения ее руки и кривился рот, было что-то жадное, почти неприличное, и Владимир Константинович отвел взгляд, подумав, что, по всей видимости, плохо знает свою жену.

– Кто это? – нервно спросил он, и Солодников с Варей ответили в унисон:

– Панталион. Земное воплощение Владыки.

Владимир Константинович не вполне понял, что это значит, и Варенька снисходительно пояснила:

– Ты же знаешь, ваш Бог един в трех лицах, сын Божий приходил на Землю. Вот и Панталион бывал здесь, оставил нам, последователям, свой лик.

Варенька так и сказала – «ваш Бог», словно это не она еще год назад была примерной прихожанкой, постилась, стояла перед образами и просила Господа даровать ей здоровье.

Словно прочтя мысли мужа, Варенька усмехнулась и жестко проговорила:

– Разве ты забыл? Я верила всем сердцем, я молила вашего Бога, но Он отвернулся от меня, сделал вид, что не слышит. Чего теперь обижаться, что больше в Нем не нуждаются?

Солодников, желая сгладить нарождающуюся ссору, быстро сказал:

– Прах Панталиона покоится не в одном месте, его останки захоронены в разных частях земного шара. Пропащий остров – одно из таких священных мест, потому именно здесь и следовало построить храм.

Тем же вечером Варенька впервые завела речь о том, что не желает покидать Пропащий остров.

– Володенька, мне здесь хорошо и спокойно. Только тут я могу быть счастлива! Прошу, давай построим дом неподалеку от храма Панталиона, – ворковала она, ластясь к нему, делаясь все больше непохожей на прежнюю скромную Варю. – Я не хочу возвращаться ни в Быстрорецк, ни в Петербург, ни в наше имение. Эта суетность, этот вечный бег, глупые люди, которым не понять меня…

– Но прежде тебе нравилось и в столице, и в Быстрорецке! – пораженно ответил Владимир Константинович.

– То было прежде. Многое изменилось. Ты отвел меня от края бездны, ты поверил в помощь Панталиона и заставил поверить меня, так зачем теперь поворачивать назад? Пойми, милый, мне будет хорошо только тут, а в других местах я зачахну, болезнь может вернуться.

Это было похоже на шантаж, а еще – на ложь. Он не стал отвечать, но Варя с того дня говорила об их будущей жизни в новом доме на острове, как о деле решенном, не желала слышать никаких возражений.

Владимир Константинович все меньше узнавал в этой женщине, переполненной экзальтацией и злой энергией, свою нежную, тихую Вареньку. Дни напролет она читала свои книги – одна или в компании Солодникова, пропадала в храме, который был уже почти готов (оставались лишь внутренние работы, близившиеся к завершению).

– Ты так переменилась, – вырвалось у него однажды за завтраком.

– Переменилась? В чем же?

– И ко мне, и… И в целом.

– Володенька, о чем ты? Что за фантазии? – По губам Вари скользнула небрежная улыбка. – По-моему, ты стал чересчур мнительным.

– А по-моему, нет. К