нее в комнате стоит гроб, а в гробу – любимый племянник Володя. Лицо застывшее, пожелтевшее, напряженное, будто перед смертью несчастный страдал.

Стоило бедному Ивану Павловичу приблизиться к гробу, как мертвец открывал глаза и ухмылялся. Глаза у него были красные, зубы – кривые и крупные. Иван Павлович хотел бежать, но ноги слабели и прирастали к полу. А потом из-за спины слышался голос Вареньки, которая принималась хохотать и спрашивала что-то, а что именно, вспомнить просыпавшийся в холодном поту, с рвущимся вон из грудной клетки сердцем Комынин не мог.

Измученный повторяющимся кошмаром Иван Павлович почти не спал, слабел и терял аппетит, а потому болезнь его снова начала поднимать голову. Доктор отговаривал пациента от поездки, но Иван Павлович не мог медлить.

Подплывая к Пропащему острову на нанятом в Быстрорецке суденышке, он почувствовал себя так, словно вернулся в свой сон: настолько острым было ощущение ужаса и надвигающейся беды.

Старик не знал, что ждет его, но ему потребовались все силы, чтобы не развернуться, не передумать.

На сей раз рыбацкие хижины не пустовали, весенний клев уже начался. Увидев людей на берегу, Комынин приободрился: можно будет договориться с кем-то из рыбаков и уплыть с острова в любое время. Плохо то, что до храма, стоявшего в центре острова, далеко от берега, придется добираться пешком: Ивана Павловича не ждали, не встречали, никто не прислал за ним повозку.

Он оставил свой багаж (весьма скромный) одному из рыбаков, сказав, что вещи заберут позже.

– Не бойтесь, ваше благородие, все в сохранности будет, – сказал жилистый, словно высохший на речном ветру молодой мужчина, назвавшийся Федором. – Нам чужого не надо.

Вид его внушал доверие, и Иван Павлович спросил:

– Ты не знаешь, как там господа, что приехали храм строить? Все ли у них хорошо?

Федор помрачнел, потемнел лицом, но попытался скрыть это, отвернувшись будто бы за какой-то надобностью.

– Церковь-то ведь уже построена? Идут ли службы?

– Какие там службы!

Иван Павлович обернулся и увидел сухонького старичка с зелеными, прозрачными, как речная вода, глазами, который подошел неслышно, как кот.

– Бывал я там, – продолжил он, – какие, говорю, службы, коли нету священника? И на православный храм не похоже. – Старик сплюнул. – Бесовское место.

Так больше ничего и не добившись, Иван Павлович зашагал в сторону храма. Сбиться с пути не боялся: дорога была протоптана во время строительства. По счастью, было сухо, шагалось ему легко, только вот из головы не шли слова старика.

Бесовское место. Комынину оно тоже не нравилось; чем дальше он забирался вглубь Пропащего острова, тем сильнее ощущал себя покинутым, одиноким и… пропащим.

До места Иван Павлович добрался уже ближе к вечеру. Солнце припало к линии горизонта, и последние лучи его догорали лихорадочным, болезненным лимонным светом. На острове было тихо, как в соборе, и Комынину вспомнились разговоры о том, что тут не водятся ни птицы, ни звери.

«Это все же лучше, чем если бы из чащи вышел лось, не так ли?» – спросил себя Иван Павлович, и ему подумалось, что в здешнем лесу может таиться нечто куда более страшное, чем сохатый.

Дорога кончилась, и взору путника предстал храм. Иван Павлович устал и вымотался, но, поняв, что путь его подошел к завершению, ничуть не обрадовался.

Теперь он видел, что храм полностью достроен, но видел и то, как мало он похож на остальные церкви. Не случайно рыбак использовал слово «бесовское». Это строение не венчал крест, да и куполов не было. Основание было круглым, а из центра этого круга устремлялась ввысь треугольная пирамида, на вершине которой торчал острый шпиль.

Экзотичное, угловатое белое с золотом здание было по-своему красивым, но то была дикая, нездешняя, непонятная глазу красота, которая казалась чуждой, враждебной.

Чтобы подойти к храму, нужно было спуститься вниз, и больные колени Ивана Павловича еле сгибались, преодолевая высокие ступени. Тело ныло, и Комынин еле добрался до площадки перед храмом.

Домики, построенные для господ, находились наверху, лишь один, тот, в котором жил Солодников, стоял возле храма. Однако подойти к остальным домам, не спускаясь вниз, не получилось бы: «чашу» окружала чащоба, а домики стояли на противоположной от дороги стороне низины.

Дверь дома Солодникова была закрыта, и Иван Павлович решил, что внутри никого нет. Он малодушно обрадовался тому, что не придется столкнуться нос к носу с Солодниковым, и хотел уже начать подниматься к дому Володи, как дверь храма отворилась и на пороге показалась Варенька.

На долю секунды лицо ее сделалось недовольным, но потом она изобразила радушную улыбку, показывая, что приятно удивлена.

– Дядюшка, дорогой наш! – Варя пошла ему навстречу, протягивая руки. – Что же вы не написали, не предупредили нас? Мы бы встретили! Можно ли вам в вашем возрасте путешествовать пешком так далеко?

Варенька клюнула его в щеку. Губы были сухими и колючими, а вся она казалась взвинченной, нервной. Не было в ней той застенчивости, того тихого послушания и мягкости, что всегда составляли суть ее очарования. Иван Павлович вспомнил, как Варя хохотала в его сне, и с трудом подавил дрожь.

– Здравствуй, милая, – произнес он, стараясь, чтобы голос звучал как ни в чем не бывало. – Я много раз писал, вы что-то не спешили баловать меня ответами. Вот и решил сам вас проведать, узнать, все ли в порядке.

Варенька хотела сказать что-то, но промолчала. По лицу ее точно бы пробегали волны, и у Ивана Павловича появилось ощущение, что она примеряет маски, думая, решая, какая из них более приличествует случаю.

– Где же Володя? Тут, с тобой?

– Нет, он… – Варенька, похоже, нашла нужную интонацию и скорбно произнесла: – Видите ли, дядюшка, я не хотела волновать вас понапрасну, и мне жаль, что придется вам узнать обо всем… – Она вздохнула. – Володя не писал вам, потому что болен.

– Болен? Чем? Простужен, должно быть? Нужно вам было… – Иван Павлович перебил сам себя: – Где Володя?

Дверь храма снова отворилась, выпустив Солодникова. Открылась она широко, и Иван Павлович заглянул внутрь. Увиденное настолько его изумило, что на миг он позабыл про недуг племянника.

– Святые угодники! Это что же…

– Желаете посмотреть? – после краткого приветствия предложил Солодников. – Милости просим.

Иван Павлович принял приглашение и вошел.

Внутри храм выглядел еще более странно, чем снаружи.

Икона там была лишь одна – изображение Панталиона. Белые гладкие стены – уходящие вверх остроугольные треугольники – были расписаны непонятными символами красного, золотого и черного цвета. Диковинного вида орнамент, большие и малые фигуры, переходящие одна в другую – от всего этого рябило в