что нанес столь серьезную обиду; и я боюсь, что такие эпизоды доставят мне еще больше беспокойства, нежели теперь».

Внутреннее сопротивление Вагнеру заявляет о себе все с большей силой – но в то же время с не меньшей силой отвергается само допущение существования этого сопротивления. Ницше противится ранимости Вагнера – но винит за нее себя; ему нужно сохранить свободу – но лишь во имя еще лучшего служения. Это состояние не могло продолжаться: в конце концов, он должен был либо отказаться от всякой мысли о независимости, либо расстаться с Вагнером.

Тем не менее, два события 1873 г. способствовали тому, что он временно оказался еще более связанным. С 7 по 12 апреля они находились в Байрейте вместе с Роде, и Вагнер рассказал им о трудностях, с которыми пришлось столкнуться его байрейтскому проекту: если не добыть денег, все предприятие попадало под угрозу срыва. Ницше вернулся в Базель, насквозь пропитанный яростью и отчаянием Мастера, и незамедлительно принялся вымещать свой сплин на незадачливой германской нации, которая стояла в стороне, в то время как ее величайший сын терпел крушение; он приступил к написанию первой части своих «Несвоевременных размышлений» – «Давид Штраус, исповедник и писатель». В течение весны и лета финансовое состояние в Байрейте еще более усугубилось и к августу приняло такой оборот, что было принято решение обратиться за поддержкой к общественности; Вагнер предложил, чтобы сопровождавший акцию манифест написал Ницше. Собрание для обсуждения дальнейших планов намечалось на конец октября, тогда же следовало представить на рассмотрение и манифест. На третьей неделе октября Ницше набросал черновик манифеста, «Mahnruf an die Deutschen» («Воззвание к немцам»), и взял его с собой на собрание, которое должно было состояться 31 октября. До этого у Вагнера возникла идея, что визит с инспекцией на фестивальный холм вдохновит делегатов видом строительства театра. Но он не учел одно обстоятельство, которое в Байрейте находилось вне его компетенции: 31 октября погода стояла прекрасная, а 1 ноября небеса прорвало – инспекторский тур по щиколотку увяз в грязи, а вид на театр открывался сквозь густую завесу дождя. Ницше был призван принести еще одну жертву делу Вагнера, на сей раз в виде новой шляпы, погибшей под ливнем. В городской ратуше делегаты выслушали манифест, похлопали ему, но не приняли; несколько дней спустя был принят более сдержанный документ Адольфа Стерна из Дрездена. Манифест Ницше считался резервным, но так никогда и не был выпущен; его назидательный, почти обвинительный тон придавал ему характер не обращения, а скорее угрозы. Казалось, Ницше забыл, что в задачу входило убедить изначально не сочувствовавших проекту людей дать на него деньги. (Усилия господина Стерна также оказались тщетны: обращение оказалось бессильно.)

В летние месяцы жизнь Ницше протекала в привычном русле: в начале июня в Базель приехала Элизабет и пробыла там до 21 октября; месяц отпуска с середины июля до середины августа он провел в Граубюндене в обществе Герсдорффа; в начале октября его навестил Роде. И что самое главное, возвращались его студенты. Аетний семестр 1872 г. он открыл курсом лекций «Философы-доплатоники», который возобновился летом 1873 г. Его посещали девять студентов плюс два вольнослушателя. Одним из них был Герсдорфф, другим – Пауль Рее.

Рее был пионером в области психологического подхода к философии и в этом своем качестве оказал огромное влияние на Ницше. Когда в 1878 г. появилась книга «Человеческое, слишком человеческое», те из числа друзей Ницше, кого обеспокоил ее тон и взгляд на вещи, винили в этом Рее, а сам Ницше называл свое новое мировоззрение «Рееализм». Рее, действительно, вошел в его жизнь как раз в тот самый момент, когда смог оказаться наиболее эффективным катализатором для Ницше, по-прежнему пребывавшего в состоянии смутной неудовлетворенности миром мысли, в который был вовлечен. В 1873 г. Рее было 23 года, и по скорости интеллектуального созревания он опережал даже Ницше. Он был студентом юридического факультета, но Франко-прусская война прервала его обучение, и впоследствии он оставил право ради философии. Когда он познакомился с Ницше, его уже переполняли идеи, которым суждено было обрести свое первое пробное воплощение в 1875 г. в небольшой книге «Psychologische Beobachtungen» («Психологические наблюдения») и более полное – в 1877 г., в его основном труде «Der Ursprung der moralischen Empfindungen» («Происхождение моральных чувств»). Этот труд был написан в течение 1876–1877 гг. в Сорренто совместно с Ницше, который тогда же работал над своей книгой «Человеческое, слишком человеческое». В принадлежащем Ницше экземпляре книги Рее есть посвящение, написанное рукой Рее: «Отцу этой работы, с огромной благодарностью, от ее матери». И все же приоритеты, несомненно, остаются за Рее, «ницшеанское» название его основного труда – это всего лишь видимость. На самом деле сходные названия сочинений Ницше были подсказаны как раз примером Рее (например, вторая глава книги «Человеческое, слишком человеческое» называется «К истории моральных чувств», а пятая глава книги «По ту сторону добра и зла» – «К естественной истории морали»). Рее был атеистом, понимавшим, что «религиозный опыт» реален, и он пытался объяснить его при помощи понятия «субъективизм»: вера в Бога, полагал он, есть субъективный феномен, который может проявляться независимо от объективного существования или несуществования Бога. Религиозный опыт является «интерпретацией», а не данностью факта, и происхождение интерпретации можно выяснить путем исследования общей природы человеческих существ, иначе говоря, через психологию. Особую важность для Ницше представляли изыскания Рее в области морали. Согласно Рее, мораль – это обычай, а не «природа», морального чувства как такового не существует, и добро и зло суть не более чем условности. Что поражало в нем Ницше, так это, по его выражению, «холодность» мыслителя, под которой он подразумевал независимость и четкость. Именно «холодности» тогда решительно недоставало самому Ницше. Поздняя философия Рее нас не интересует: его «субъективизм» развился в почти совершенный солипсизм, который напоминает Фихте с его крайностями и который, как выразился о Фихте Бертран Рассел, есть едва ли не проявление безумия. Придя к выводу о том, что мир «бессмыслен», ум Рее словно замер, парализованный этой идеей: это был конец, как, впрочем, и начало его философии. Для Рее бессмысленность существования стала источником отчаяния; для Ницше, наоборот, она явилась основой свободы. «И что осталось бы созидать, если бы боги – существовали?» – восклицает Заратустра (З, II, 2): достичь такого состояния ума Рее было не дано.

Год 1874-й стал решающим в отношениях Ницше и Вагнера. Записные книжки Ницше, датированные январем этого года, полны критических замечаний в адрес Вагнера – и как человека, и как художника; и вторая часть «Размышлений» – «О