болезни в 1876 г., а именно во время его отъезда и последующего возвращения в Байрейт. В целом налицо почти идеальный механизм приобретения невроза: усиление противоречия между глубокой потребностью в независимости и чувство подчиненности Вагнеру; конфликт между миром «свободомыслия», в который постепенно вступал Ницше, и тевтонско-мистическим «байрейтским проектом»; эмоциональная подавленность усугублялась женитьбой его ближайших друзей; постоянно мучившее его нездоровье вынуждало его к уединению и лишало инициативы. Позже Ницше

характеризовал «декадента» как человека, который желает того, что заведомо причиняет ему зло; в этом случае мы говорим о «невротике», и признаки невротизма в Ницше в середине 1870-х гг. как раз и заключались в его эмоциональной склонности к вещам, от которых, по его собственным интеллектуальным представлениям, следовало отказаться. Отсюда противоречие между его личным отношением к Вагнеру и Байрейту и теми оценками, которые он публично высказывал в своих работах. Он отчетливо видел, что «идеологический» компонент, имевший для Вагнера второстепенное значение в период, когда он был одиноким художником в уединенном Трибшене, все более и более выдвигался на первый план с тех пор, как Вагнер уехал в Байрейт, и Ницше понимал, что рано или поздно с этой идеологией предстояло порвать. Но когда он видел Вагнера за работой, слышал его голос и его музыку, общался с его семьей и соратниками или выслушивал нападки на него людей, не достойных даже шнуровать ему ботинки, его прежняя любовь к человеку и его миссии вновь заявляла о себе с неодолимой силой. В такие моменты сама мысль о том, чтобы покинуть его, казалась невозможной, и все же она жила в нем. Он поверял свои сомнения записным книжкам, но это не избавляло его от этих сомнений: весь образ его мышления претерпевал изменения или, скорее, возвращался к чему-то, что было до встречи с Вагнером. Его письма к друзьям все еще были полны энтузиазма к задуманному, и это не было притворством: он все еще жаждал быть с Вагнером. По мере приближения первого фестиваля его психическое состояние ухудшалось и приступы болезни учащались. Летом 1875 г. он, несомненно, как и все его друзья, рвался присутствовать на репетициях оркестра в Байрейте; однако в то время как Овербек, Роде и Герсдорфф находились там, сам он пребывал в Штайнбаде, маленьком курортном местечке в Черном Лесу, куда попадали больные желудком. Принимая во внимание все, что мы знаем о нем в этот период, можно не сомневаться, что проблемы с желудком, вынудившие его покинуть Байрейт ради Штайнбада как раз в такой момент, имели психосоматическое происхождение. Его хронические колебания относительно Вагнера, неспособность от души предаться ему или же отказаться от него, обнаружили себя с большей очевидностью, чем можно было ожидать, во время самого фестиваля.

Последний раз Ницше приехал в Трибшен 25 апреля 1872 г. и пробыл там до 27-го числа. Вагнер уехал в Байрейт 22-го, а Козима тем временем паковала его книги, письма и рукописи. Ницше задержался, чтобы помочь ей. Отъезд Вагнера в место сравнительно отдаленное знаменовал для Ницше (как некогда с «Франконией») начало медленного процесса освобождения. Даже если бы он подсознательно уже не расставался с Вагнером, увеличившееся между ними расстояние само по себе должно было ослабить узы привязанности.

Церемония закладки первого камня в фундамент Фестивального театра была назначена на день рождения Вагнера, 22 мая. Ницше отправился в Байрейт 18-го и 22-го сопровождал Вагнера в его карете, направлявшейся к месту на холме за городом. Аил дождь, и формальности были сведены к минимуму: Вагнер ударил по камню, вслед за ним то же проделали его соратники и актеры, затем он с трудом забрался в карету, «смертельно бледный», по словам Ньюмана. Для него это было поистине трогательное, возможно, даже пугающее, мгновение, и в свой очерк «Рихард Вагнер в Байрейте» Ницше включил описание маэстро, погруженного в молчание и отрешенного, на обратном пути в город. Оставшиеся формальности были выполнены в помещении старой оперы. Ницше также присутствовал на вечере, где Вагнер дирижировал исполнением Девятой симфонии Бетховена. Были в Байрейте и Роде, и Герсдорфф; среди прочих гостей Ницше встретил Мальвиду фон Мейсенбуг, ставшую ему столь же хорошим другом, каким она была и Вагнеру.

В следующий раз он встретился с Вагнерами в ноябре следующего года. В этот промежуток времени Элизабет впервые надолго приезжала в Базель, прожив там с 1 июня до конца сентября. Теперь это была худощавая и чопорная молодая дама двадцати шести лет, пока незамужняя и по-прежнему жившая с матерью в Наумбурге большую часть года. 10 ноября Вагнер и Козима отправились в турне по оперным домам Германии в поисках певцов, исполнителей «Кольца Нибелунга». С 22 по 25 ноября они остановились в Страсбурге, и там Ницше примкнул к ним на пару дней[35]. В результате некой договоренности во время этой встречи его ждали в Байрейт на Рождество и Новый год. То ли он не понял этого, то ли намеренно не приехал: Рождество он провел в Наумбурге, где вместе с Кругом они музицировали, как в прежние времена. Герсдорфф, который был в Байрейте в конце 1872 г., навестил Ницше в Базеле в январе, но ничего не сказал ему о внесении его в черные списки Вагнера: эта информация дошла до него лишь в феврале, когда он получил письмо от Козимы с благодарностью за подаренные ей «Пять предисловий к пяти ненаписанным книгам». Он упомянул об этом в примечательном письме к Герсдорффу от 24-го числа того же месяца. С момента отъезда Герсдорффа, говорится в письме, он снова болел, и трехдневный карнавал на Масленицу в Базеле так действовал ему на нервы, что ему пришлось «сбежать» на озеро в Герсау, близ Люцерна. Он получил письма от Вагнера и Козимы, из которых узнал, что Вагнер на него в большой обиде.

«Бог ведает, как часто я наношу маэстро обиды, – пишет он, – каждый раз, когда это происходит, я оказываюсь захвачен врасплох, и я не могу понять, что стало тому причиной… Скажи, что ты думаешь по поводу этих обид[36]. Я не представляю, как можно быть более верным Вагнеру во всех отношениях или преданным ему, чем я: если бы я мог вообразить это, я бы был еще более таковым. Но я должен сохранять немного свободы для себя в малых, второстепенных вопросах и своего рода необходимое «санитарное» воздержание от частого личного общения – но это, на самом деле, лишь для того, чтобы уметь оставаться верным ему в высшем смысле… На сей раз я ни на секунду не представлял,